Ум лисицы

— Ну и что милицию! В милиции тоже не дураки. Хотя, конечно, старая женщина, а я пацан по сравнению с ней. Обвинили бы, конечно, меня.

— Вот я и боялась.

— А тебе-то что? — с ухмылкой спрашивает он, отстраняясь от ее лица, от которого так резко пахнет белой сиренью, что трудно дышать. Смотрит на нее, откинув голову. — Тебе-то зачем?

— А ты не знаешь? — грустно отвечает Неля Солдатенкова. — Ох, чертушка, чертушка!

Садовая скамейка с выгнутой спинкой окрашена в зеленый цвет. Краска облупилась на планках. Но зато сухая и теплая от солнца. Над скамейкой нависли тяжелые гроздья оранжевой рябины. Арбуз, разрезанный перочинным ножом и нарезанный большими ломтями, душист и сладок, красный с чернеющими, отшлифованными зернами, он в самой середке искрится сахаристым инеем.

Сидят молча на этой теплой скамейке, греясь в горячих лучах солнца, и едят, нет, пьют, давя языком нежную, тихо пошептывающую во рту ломкую и сочную красноту спелого арбуза, сплевывая зерна в кулак, бросая корки в цементную урну, стоящую рядом со скамейкой. Изредка поглядывают друг на друга, оба с мокрыми от арбузного сока, порозовевшими щеками.

— Ты небось и вкуса-то его не чувствуешь, — говорит «чертушка».

— Почему?

— Что ты за почемучка такая? Неужели непонятно?! Губы в помаде, руки духами пахнут. Какой же тут вкус? Ты раньше вроде бы не красилась.

— Сейчас это модно. Я привыкла, — отвечает Нелька без всякой обиды в голосе. — Я теперь не замечаю совсем, как пахнет помада.

— А зачем тебе это нужно?

— Я ж говорю, модно! Не старуха еще.

— Тебе не идет. Глаза синькой намазала? У тебя ж они карие, а ты синей краской. Ешь арбуз!

— Я ем. А какой же надо?

— Не знаю. Посоветуйся с кем-нибудь. Я тебе не советчик. Или, например, волосы. У тебя они раньше рыжеватые были. А теперь черные. Тебе черный цвет совсем не идет, если уж честно сказать.

— Какой ты вредный, оказывается.

— Я тебе как друг говорю. Хочешь, слушай, хочешь, нет. Тебе никто другой про это не скажет. И не обижайся. Ешь арбуз.

— Я не обижаюсь, Игорек.

И она опять утопает лицом в большом ломте арбуза. Руки от его сладости липкие, лицо тоже липкое. Желтые осы вьются над арбузом и над урной.

— Видала, какой арбузик парень подобрал. А я сам никогда не умел. Принесешь домой, а он розовый и не сладкий совсем.

— Надо по хвостику выбирать. Если хвостик высох, значит — спелый. Игорек, — говорит она, глядя на него подслащенным взглядом выпуклых глаз. — Я тебя все время спросить хочу. Ты меня часто вспоминаешь?

— Еще бы!!

— А что значит «еще бы»? Ты как-то так сказал, что вроде бы… не знаю… Нехорошо как-то сказал.

— Вспоминаю, вспоминаю. Попробуй тут не вспомни! Ты, Нелька, зря все это тянешь, влюбись в кого-нибудь. Хочешь, я тебя с одним хорошим парнем познакомлю?

— Ну, Игорек, — опять с укоризной тянет она.

— Пойми, у меня жена, у меня ребенок. Я семейный человек. Чего ты добиваешься? Хочешь разбить семью? Не получится. Ты ж меня знаешь. У меня ж ребенок!

Неля Солдатенкова смотрит на осу, которая суетливо толчется на мякоти арбузного ломтя, который она держит в руках, глаза ее наливаются слезами. Одна, две, четыре крупные слезинки падают вниз.

— Нет, — говорит она. — Ты не думай, я не плачу. Это просто так. Я, Игорек, и сама не знаю, чего я добиваюсь. У меня никакой жизни нет без тебя. Ну никакой! Я даже думаю иногда, и даже мне смешно, когда слышу, что люди боятся умереть, что они боятся смерти. А я совсем не боюсь. Я даже не понимаю, чего хорошего в жизни, если тебя нет со мной. Я только и живу, когда тебя вижу.

Зубы у нее чистые, голубые, и кажется, что они у нее ненастоящие. Что-то в ней есть очень привлекательное, если как следует вглядеться. Она одна из тех женщин, с которой если долго ехать в одном купе или работать вместе, то рано или поздно начинает нравиться, начинает казаться единственной в своем роде красавицей. Но слишком она старается быть красивой! В заботах этих красота ее тает.

— Не знаю, что тебе сказать на это, — выдавливает из себя смущенный и совершенно убитый ее признанием Игорь Черёмин. — Хочешь еще арбуза? Ты на меня не смотри, ешь, я наелся, больше не могу.

— Спасибо, Игорек, я тоже не могу больше. А ты это не выбрасывай, — оживленно говорит она, отбирая у него чуть ли не половину недоеденного арбуза. — Давай я его понесу. Сейчас где-нибудь купим газету, завернем, и ты принесешь домой. Такой вкусный арбуз — и выбрасывать! Может, другой и не такой вкусный. А насчет этого… — со вздохом говорит Неля Солдатенкова, обуянная разрушительной любовью к своему «чертушке», — мне ничего не надо говорить. Тут словами не поможешь. Я ведь все понимаю.

Она и жалостливо, и благодарно взглядывает на него, как на чудо, которое вот-вот готово обернуться из яви в сон, и поднимается со скамейки, многозначительно качая головой.