Умберто Эко: парадоксы интерпретации

«Кризис больших теорий» коснулся, пожалуй, всех дисциплин — семиотики в том числе. Вероятно, последней «большой теорией» являлась парадигма постмодернизма. Отсутствие универсального метода породило универсальный методологический релятивизм. Последние тенденции в области различных практик текстуального анализа демонстрируют дружную озабоченность теоретиков отсутствием каких-либо ориентиров или указателей на результативность или правомерность аналитического демарша. Первоначальный энтузиазм по поводу бесконечности и текучести текстуального смысла сменился некоторым унынием литературоведов и философов, ибо под угрозой оказался сам raison d'etre всех тех теорий интерпретации, легитимной целью которых всегда являлась проблема поиска смысла изучаемого текста. Попытки ограничить количество релевантных контекстов в процессе интерпретации некоторым конечным числом значений могли быть заклеймены как «авторитаризм»[220].

В итоге среди теоретиков разных дисциплин обнаружилось весьма симптоматическое единство по вопросу о конце интерпретаций и вступлении в эпоху посттеории. Вездесущая интерпретация способна адаптировать любой текст к избранной критиком аналитической схеме. Как считает, например, Дэвид Бордуэлл, процесс интерпретации осуществляется по принципу «черного ящика»: если схема работает хорошо, то нет необходимости заглядывать внутрь. В итоге нюансы «текста» остаются незамеченными — интерпретативная оптика не в состоянии уловить их. «Искусство интерпретации превратилось в индустрию»[221]

.

Негативный пафос противников интерпретации основан на неприятии парадоксальной ситуации (возникшей как следствие повышенного интереса к читателю и контексту рецепции), когда не только автор, но и текст уже не в состоянии контролировать все возможные интерпретации; текст не владеет ничем, интерпретация — всем. Сущность проблемы лаконично сформулировал Цветан Тодоров: «Текст — это всего лишь пикник, на который автор приносит слова, а читатели — смысл»[222]. В результате двусмысленность текста оборачивается его бессмысленностью, ибо «когда все правы, все ошибаются»[223]

.

К сожалению, поэтому само слово «интерпретация» теперь воспринимается, скорее, скептически — как обязательный синоним «сверхинтерпретации» или интерпретации, гипнотизирующей себя саму. Это расплата за тот субъективизм и свободу, которыми располагали теоретики литературы и кино в последние десятилетия, уходя от парафраза в область фантазии и смелых гипотез о подлинном содержании текста, «рассказанном» его формой своему искушенному читателю.

Эко однажды весьма иронично покритиковал склонность современных теоретиков рассуждать о кризисе, «конце» и прочих формах апокалипсиса, — отметив, что идея кризиса хорошо продается и была актуальна для всех времен[224]

, - поэтому он предпочитает говорить не о кризисе, а о симптомах опасной тенденции, обозначенной им как гиперинтерпретация. Эко был одним из первых, кто открыл перспективу для участия читателя в порождении текстуального смысла. Впоследствии, когда эта соблазнительная идея овладела умами критиков, он заявил, что права интерпретации были несколько гипертрофированы, а текст оказался слишком открытым[225]. «Сказать, что интерпретация […] потенциально не ограничена, не означает, что у интерпретации нет объекта и она существует только ради себя самой»[226]

. Все это не означает, что Эко в нынешней ситуации отвергает перспективу «открытого произведения», но он все же пересматривает свои прежние убеждения, ибо представления о формах текстуального сотрудничества, о которых он писал в Роли читателя, определенно изменились с тех пор.

Критика нынешнего Умберто Эко направлена на дезавуирование возникшей благодаря некоторым «безответственным» критикам иллюзии, согласно которой читатель может прочитать текст так, как ему угодно, не будучи ограничен никакими правилами чтения и не принимая во внимание интенции текста, не говоря уж об «имманентном» смысле. Текст все еще способен заблокировать некоторые означивающие инвестиции критика. Текст и только текст является главным гарантом интерпретации, не позволяющим аналитику впасть в галлюцинацию собственного дискурса.

Примечательно, что первым произведением, направленным против «чрезмерной интерпретации», был роман Маятник Фуко, а несколько лет спустя были опубликованы и научные труды, посвященные этой проблеме.

Между первым и вторым романом Эко существует вполне определенная связь, которая объясняется происшедшим за это время эпистемологическим сдвигом в семиотических и философских взглядах Эко (та же дистанция, которая отделяет Роль читателя от, например, Пределов интерпретации). Если использовать некоторые аналогии по примеру Рорти, то можно сравнить эту дистанцию с той, которая разделяет Логико-философский трактат от Философских исследований Витгенштейна[227].