Все прошло нормально. В смысле — аборт. Первый мой аборт. Первое мое убийство ни в чем не повинного дитя. Несмотря на смерти знакомых людей рядом со мной, сама я к этому руку не прикладывала, а тут…
Но четко помню, как мать со своим дружком Греком забирали меня из роддома на его черном слоноподобном джипе. Я юркнула на заднее сидение, пряча глаза от стыда. Почему-то было нестерпимо стыдно за мой малодушный поступок, за мой отказ от младенца, а мать всю дорогу шипела, как змея. По моим щекам текли горькие слезы от странного ощущения потери. Как будто часть тела или души оторвалась от меня и — самое ужасное! — это нечто не вернуть ни за какие деньги, ни за какие богатства.
Меня настигло первое в моей жизни чувство утраты. Не в тот раз, когда умер друг Женя, а сейчас. Нужно было пересмотреть свое отношение к окружающему миру пока не поздно, но никто мне никогда не объяснял, сколько же на самом деле стоит человеческая жизнь. Со мной вообще никто по душам не разговаривал, кроме бабушки Оли, будто я какой-то подкидыш, на которого не стоит тратить время. Но ей же всего не расскажешь! Вот и аборт от нее скрыли по договоренности с мамой. До всего приходилось допирать самой.
Только после аборта стало доходить: потерять материальное легче, чем потерять часть себя и часть своей души. Но словами выразить свое состояние я не могла. К тому же мать продолжала сыпать на меня какие-то непонятные обвинения.
Я же, глядя на эту парочку, почему-то вдруг возненавидела из обоих. Мать за то, что она меня ругала и била за мои проступки. Но она — моя мать. Этим все сказано. А вот Грек всегда отстраненно молчал, когда мы с матерью ругались. Иногда мне казалось, что ОСУЖДАЮЩЕ молчал, и не вмешивался в наши выяснения отношений. Но именно поэтому он стал для меня врагом номер один. Он не считал меня человеком, и я отвечала ему тем же.
Но главное — он не считал меня привлекательной женщиной, что было гораздо обиднее и больнее. Он ни разу не посмотрел на меня, как на женщину, которая может ему понравиться. А в его мимолетном взгляде на меня часто сквозило пренебрежение и даже — брезгливость, хотя, я думаю — нет! Я абсолютно уверена! — он не раз имел отношения с проститутками. Этого пренебрежения я не могла ему простить НИКОГДА!
И еще бесило, что каждый раз мне говорилось, что в нашей квартире ничего моего нет. Что я сама должна обеспечивать себя, а значит — идти работать. Ага, сейчас. Только штаны подтяну. Да денег Грека хватит на все с лихвой! Нужно просто умеючи тянуть! Он и матери моей постоянно говорил, чтобы она уходила с работы…
Поэтому я начала свою маленькую черную месть, испытывая при этом ни с чем не сравнимое душевное удовлетворение. Я в их отсутствие перерывала нашу квартиру и находила отложенные на хозяйственные покупки деньги. Сначала я брала по чуть-чуть и, в случае обнаружения пропажи, переводила стрелки на кого-то другого: на моих знакомых, изредка посещавших меня, на слесаря, ремонтировавшего кухонный кран, на них самих, перепрятывающих свои сокровища и забывающих, где что лежит…
Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. У полковни-ка-то брала суммы и покрупнее. Тут мать и Грек догадались, что это я…
И тогда я решила уйти из дома…
1997 год(Из дневника Алисы)
