Умереть на рассвете

Иван посмотрел под ноги. Прямо перед ним шевелилась здоровенная гадюка, уже открывшая пасть. Тихонько, чтобы не потревожить гадину, Иван отошел, оглянулся — а где Андрюха? А тот уже увлеченно ковырял могильную плиту.

— Стой, дурак, не трогай! — крикнул Иван другу, но было поздно.

Жирная гадина — та ли, другая ли, укусила приятеля за босую пятку…

Иван тащил приятеля на себе до самого Абаканова.

— Поздновато ты товарища-то принес, — с сожалением сказал старый земский врач, закрывая Андрюхе глаза. — Сердечко у парня слабое, яд быстро дошел. Притащил бы пораньше, может, и помогли бы чем…

Черного мужика без лица Иван видел еще пару раз. Первый раз в Галиции, перед химической атакой. Никто из роты не хотел брать противогазы, а Николаев подумал-подумал, взял сам, и взвод свой заставил. Глядя на них, вся рота нацепила смешные хари. Зато и осталась рота в живых, одна от всего батальона. А во второй раз встретил уже в Херсонских степях. Взвод, усталый от дневного перехода, разместился на ночлег в каком-то курене. Иван пожалел бойцов, сам встал на караул. Если бы не сам — сомлел бы часовой, не смог бы предупредить о налете белых.

А сегодня он увидел черного мужика у Казанского собора, за колоннадой. Как в лесу — вот у одной колонны, потом у другой, а потом пропал.

По уму, стоило бы плюнуть на все и уезжать из Питера, куда подальше. Устроиться куда-нибудь. Может, впрямь податься в милицию? А можно домой вернуться. Ванька Сухарев весточку прислал, что по череповецкому делу его никто не ищет, гэпэушников, с которыми он подрался, уже уволили, а на их место взяли комсомольцев. Можно вернуться. Но уехать — это все равно что дезертировать.

— Иван Афиногеныч! Ваня! — услышал Иван женский знакомый голос. Обернулся.

— Фроська?!

А Ефросинья подскочила, ухватилась за шею, заливая слезами новехонькую шинель, принялась целовать в щеки, в губы. Иван попытался отстранить от себя обезумевшую бабу — неудобно ж, люди смотрят, но той было наплевать. Наконец-таки удалось успокоить солдатку, усадить на скамейку.

— Фроська, шальная! Ты откуда взялась?

— Да все оттудава, из деревни.

— Как хоть и нашла-то?

— Да так вот и нашла, — вздохнула счастливая Ефросинья, прижимаясь к солдату. — Захочешь счастье отыскать — где хошь найдешь.

— Да ты, голодная небось? — спросил Иван, глянув на ее запавшие щеки.

Фроська лишь что-то промычала, отмахнулась и только крепче вцепилась в рукав шинели.

— Ну, вначале есть пойдем, а потом расскажешь, — решил Николаев, поднимаясь со скамейки. Усмехнулся, пытаясь отодрать от себя Фроську. — Да не цепляйся ты за меня, как кошка, не пропаду, под руку меня возьми, как положено.

В ресторанчике неподалеку от Невского, где Иван привык перекусывать (уж очень там вкусно рыбу жарили!), случилась закавыка. Официант, из новеньких, увидев человека в военной форме (ну, это еще ладно, в Питере по ресторанам и не такие ходят), ведущего за руку бабу самой что ни на есть крестьянской наружности — в старой кацавейке, задрипаных сапогах и в темном платке, повязанном по самые брови, с узелком, заартачился.

— Вы, граждане, в другое место идите, — заявил официант, становясь на пути парочки.

— Это еще почему? — удивился Иван.

— Не любит хозяин всяких разных, — скривился халдей, посматривая на хозяина заведения, сидевшего в глубине зала. — Сюда чистые люди кушать ходят. Иди, солдатик, в другом месте шалаву деревенскую корми. Или с другой приходи, почище.

— С кем и куда мне приходить, не твое собачье дело, — начал закипать Иван Николаев, готовясь поучить парня уму-разуму, но ему не пришлось ничего делать самому.

Официант — парень неслабый, приготовившийся вступить в драку с посетителем (на помощь прибегут, не впервой, вон — сам хозяин идет!), уже протянул руку, чтобы толкнуть нежданного гостя в грудь. Улыбнулся подошедшему толстяку. Но тот вместо похвалы вдруг залепил работнику звонкую оплеуху. Потом еще одну.

— Проходите, проходите, гости дорогие! — заюлил ресторатор, распуская толстые щеки в льстивой улыбке. Повернувшись к остолбеневшему официанту, прошипел: — Пшел вон, скотина!

Усадив "дорогих гостей" в отдельную кабинку, лично приняв скромный заказ (жареная рыба с картошкой, хлеб и бутылка пива), хозяин подозвал метрдотеля:

— Рассчитай этого сукина сына.

— За что, Прохор Иванович? — вытаращился тот. Ему официант приходился племянником, хозяин прежде был очень доволен парнем.

— Будешь много спрашивать — сам на улицу пойдешь! — злобно огрызнулся ресторатор. Оглядевшись по сторонам, сказал прямо в ухо метрдотелю: — Ты знаешь, кого твой племянник пускать не хотел? Это же Иван Афиногеныч, правая рука Леньки Пантелеева! Скажи ему, идиоту, пусть радуется, что жив остался.

Метрдотель, спав с лица, попытался защитить родную кровь:

— Да откуда Никитка мог про то знать? Видит, какой-то мужик зашел в шинели с бабой деревенской.