Умирать подано

– И чего это следователь Толя такое рвение проявил? Он все дела по изнасилованиям еще на начальной стадии разваливал – «сама дала!». А тут… Какого, спрашивается, члена? Как раз дело в нем, в члене. Ведь кроме того, что Толя с Ваней в одной школе учились, так еще и за одной и той же дивчиной бегали. А дивчина гарна взяла да и Ваню выбрала, не понимая, что страдает Толя и мучается душою. И ни на какие Толины уговоры не поддавалась, и слушать-то ничего не желала. Обидно стало Толе, что его, крупного следственного работника с отдельной квартирой, променяли на какое-то быдло из общежития. Не по-взрослому это, не по-серьезному. И стоит, наверное, раскрыть невесте глаза, кто есть на самом деле ее будущий супруг-избранник. Какой он маньяк-насильник. На первых встречных женщин кидается, просто Чикатило. Сексу – бой! Спасибо, Толя, спасибо, родной. Раскрыл ты мне очи мои затуманенные А Толя от радости, что так судьба повернулась, потерял голову свою находчивую да вот эту бумажку на столе и бросил без хоза. Нельзя такие бумажки без хоза бросать. Их глотать надо или, на худой конец, сжигать в пепельнице, а пепел в форточку выдувать, как Штирлиц делал.

– Это ты, значит, у меня по столу шакалил? – прошипел задетый за живое прокурор.

– Я не шакалил, а присматривал, как наставник. Нельзя в системе без призора да присмотра. И если б паренька в тюряге не задавили, эта бумажка бы еще тогда нашлась. Но… Преставился раб Божий Иван, царство ему небесное. Бумажка-то уже вроде как бесполезна для него, выкинуть ее да забыть. Но в нашем деле любая бумажка дороже свободно конвертируемых рублей. Я и приберег ее до лучших времен, как знал, что пригодится… Вот я и хочу сейчас вернуть ее тебе. Дорог шампунь к перхоти…

– Можешь свою сраку ею подтереть.

– Это ты, Толик, сгоряча, от досады, – все так же спокойно и размеренно продолжал Иван Федорович. – Можно, конечно, и подтереться, да испачкаться боюсь… Дело-то в архиве лежит, поднять не долго. И рассмотреть повнимательнее, что в нем за экспертизка. Да почитать, что там Катенька говорила. Кстати, а не с ней ли я третьего дня тебя в кабаке на площади приметил? Рыженькая такая, в белой юбчонке? И кабак ничего, из дорогих. ан вы, оказывается, в сотоварищах ходите? Дружба, никак?

– Хм… Ладно, давай по-деловому. Сколько хочешь?

– Чего? Денег, что ли?

– Что ли.

– Ты, наверное, Толик, главного не осознал. Не деньги мне, старому человеку, нужны. А раскаяние твое, глубокое осознание случившегося. Чтоб порадовался я за душу спасенную.

– Ты прямо апостол.

– Много повидал, Толик, да всякого. Как, к примеру, в Питере блокадном всю бригаду поваров к стенке поставили, потому что булочки к завтраку в Смольном недостаточно теплыми оказались. Я тогда совсем молоденьким был, несмышленым… Сам всяческих глупостей натворил. И теперь вот искупить хочу, чтобы перед Господом не с одними грехами предстать. Ты, когда до моих годков доживешь, поймешь. А в тридцать лет, конечно, только Христос не грешил. Так его за это и на крест.

Федорович еще раз громко икнул и открыл на нужной странице уголовное дело.

– Давай-ка, Толя, арестовывай Анохина, нечего ему на воле блудить. Не ошибешься. А улики – вещь наживная. Будет желание, будут улики.

Следователь развернул дело и положил его перед прокурором.

– Не морщи мозг, Толик, подписывай санкцию. Вон там, в верхнем углу.

Толика обуревали тяжкие думы. Подписывать санкцию было не ведено – не ведено жестко и решительно. Старшими товарищами по службе. Смотрящими и надзирающими. От настроения которых находилась в прямой зависимости карьера молодого прокурора. Ни карьеру себе, ни настроение им портить не хотелось.

Анатолий Львович, конечно, не знал всей подоплеки, но прекрасно понимал, что за Вентилятором стоят строгие дяди, которые совершенно не заинтересованы в раскрытии их маленьких секретов. Угораздило ж этих чудо-оперов Анохина тормознуть, да еще со стволом на кармане… Писали б лучше свои справки.

…И самое досадное, что уже пообещал. Сделать все возможное.

Федорович, наверное, догадался о терзаниях Анатолия Львовича.

– Ты, Толь, не шибко переживай, ежели кому пообещал. Тебя ж ведь завтра самого, чуть что, мордой в эту бумажку сунут. Почему, спросят, не подписал? Почему преступника не арестовал по всей строгости закона? Нехорошо. Напрасно. Стук прямо в темя – и нету Кука. Одни люди уходят, другие приходят, а что сделано, то сделано. Потом захочется исправить, ан поздно…

Анатолий Львович расстраивался все сильнее и сильнее – Федорович, несмотря на то что был пьяным, рассуждал трезво. И как оно может получиться? Старик совсем плох. Возьмет маразматик да и сунет эту чертову экспертизу какому-нибудь поборнику справедливости. А поборников, их хлебом не корми, дай только ближнего в асфальт закатать. Объясняй потом на нарах, что вовремя бумажку не порвал и ею враги воспользовались.

Из двух зол…

Матюгнувшись в душе и от души, Анатолий 1ьвович взял со стола ручку и вывел в углу постановления на арест свой автограф. Правда не размашисто, как обычно, а стеснительно мелко.