Умри, старушка!

До кладбища оставалось всего ничего, когда мой донкихотистый кэб влетел в пробку. В большую московскую пробку, в которой барахталось уже под сотню машин. Я поспешно, прежде чем воздух в пыльном салоне успел накалиться, расплатился и пошел через забитый машинами мост, за которым начиналось кладбище. Надо было бежать, но решительно никакой возможности побежать не было. Асфальт лип к подошвам, воздух был розовым от выхлопов. Б его кипящую розовость выбрасывались от гудящих машин ватные волны еще большей жары, под мостом проезжало два тепловоза с длинными вагонами. Это был ад. Хотя еще десять минут назад моя кожа была температуры сыпавшегося из душа льда, сейчас уже лил пот, горько-соленый, липкий. Раскидистые старые липы кладбища казались миражом, белевшие в тени под деревьями кресты расплывались в дрожащем воздухе. Несколько сот метров до кладбища, пройденные по мосту, едва не стоили мне инфаркта, но, как только я прошел через ворота и вошел под деревья погоста, стало легче. Воздух здесь чистый и еще не успел раскалиться, так что окружившая меня тишина, какую ни с чем не спутаешь, была еще и прохладной. Я ускорил шаг и очень скоро увидел — через поле крестов — толпу людей в черном. Успел. Деликатно толкаясь, я подошел к гробу. Тишина сгустилась до осязаемости и обрела очертания воронки, конуса, в вершине которого в густоте дурно пахнущих цветов белело сильно раскрашенное лицо моего друга. Сверху, по краям воронки, рамкой покачивались зеленые ветки и плыло одинокое облако. Я только перевел дух и потянулся в карман за сигаретами, как зазвенел колокольчик. Он звенел необыкновенно прозрачно и легко, его чистый звук вовремя рассыпал давящую тишину. Вовремя — потому что она уже сдавила грудь и голову, как если бы я нырнул слишком глубоко, и — секунда за секундой — давила все сильнее. Я задумался, что это за такой странный и красивый обряд с колокольчиком. (Я помнил, что Коля был православным.) То, что колокольчик — это плач Колиной матушки, сообразил лишь через несколько минут. Похоже, что у меня сегодня утро тупки. Поняв все это, я вдруг отмочил нечто совершенно для себя неожиданное — подошел к гробу, нагнулся и поцеловал кореша в лоб. Постоял еще с минуту и, повернувшись ко всем жопой, пошел на выход.

Я почему-то люблю кладбища, и сейчас, когда черная толпа осталась за деревьями, я замедлил шаг — просто шел по тишине, свежести, наслаждался прогулкой. Кожу приятно холодила густая тень кладбищенских деревьев, а иногда солнечные зайчики прорывались сквозь зеленые щиты и щекотали мне шею, затылок, руки.

Я вышел из ворот и тут же поднял руку — пользоваться в такой духоте общественным транспортом слишком для меня тяжко. Уже сидя в машине, уже куда-то двигаясь (пробка за это время успела рассосаться), я начал непроизвольно хихикать, абсолютно по-идиотски. Это нервное — я напрочь забыл, какой адрес я назвал бомбиле. То есть куда я хочу (решил) поехать, я узнаю только по прибытии в пункт назначения.

ГЛАВА 7, которую вполне можно было бы вырезать

Совершенно неожиданно такси привезло меня к «Серне». Неожиданно — потому, что это было похоже на перемещение во времени на два года назад. Это тогда я в С. дневал и ночевал, как и все сливки московской негодяйской аристократии. Здесь можно было пересечься с членами околофутбольных банд, найти модных музыкантов (понятно, известных только среди «альтернативной» молодежи), здесь ежевечерне можно было найти вписку на ночь и на ту же ночь — молодого мяса. Здесь дрались, трахались, курили план и уходили в слюни, здесь сочиняли всякую муру. Здесь была всамделишная жизнь, ее бульон, квинтэссенция. Здесь можно было увидеть мулатку за соседним со скинами столиком (мулатка — это, естественно, Джой). Здесь никогда не было фэйсконтроля и секьюрити. В то ставшее (за рекордно короткий срок) легендарным лето завсегдатаи сами выполняли эти обязанности. На ура и в охотку.

Та зима 98-го и то лето 99-го сделали из меня в 2001 старого пердуна. Волей-неволей я сравниваю все тусовки — с той, никогда не прерывающейся тусой, нынешние драки — с теми честными махачами, всех чикс — с обворожительными и нестрогими серновскими подружками. Эээх. Сравниваю и пержу, как дед: «А вот в мое время…»

Ад, Серна-сгеw в прошлом. Приезжать сюда теперь… Ну разве что за по-прежнему недорогим пивом. Оставленное — яд, и низкая себестоимость наливания в «Серне» не оправдывает и не покрывает причины этого желания — тоски по ушедшему времени. Тосковать по прошлому глупо, а приезжать ради этого на места тоски — глупо даже на уровне обсуждения с самим собой. Прошлый год меня научил — в вопросах «потосковать» нельзя идти по соблазнительному пути самоковыряний и пр. — завязнешь.