Умру я ненадолго... Письма, дневники, путевые заметки

Вторая сцена: мим в противогазе и белых противоатомных перчатках играет состояние человека в темной камере — ощупывает все вокруг себя, ищет выход. А за ним проецируется жестокость США: гонки, машины, которые на него наезжают, перестрелки, катанья с трамплина.

Прием: мим снимает маску и перчатки. Живой юноша. Огромна ответственность артиста: он как бог, пообещавший работать у всех на виду. И вот он играет человека, который все же вылез по веревке из камеры и оказался в ночном городе, а аккомпанемент — пальцы музыканта, которые жмут клавиши, сделанные в форме телефонных номеров, на телефонной станции. Человек бежит по улицам, и ему страшно, он бежит все быстрее и наконец взлетает, и тут — его лицо, исполненное счастья.

* * *

Ноябрь

Начал записывать сюжеты криминальных фильмов. Особенно пишется после того, как старый мудак подставил задницу своей машины. Понял, отчего так опасно в Вене, — большинство шоферов старики, все время «шаде», инциденты. Завтра платить плюс к страховке. Ах!

Это было 18 ноября.

Именно в этот день в Мадриде было более 300 тысяч демонстрантов в поддержку Франко. На трибуне — члены его семьи.

А заложников Хомейни не отпускает. Цинизм мира — это перестало тревожить, так, «хохма».

Сегодня, накануне приезда Громыко, ЦДФ показывает «Бориса Годунова» из Москвы. Калькуляция, одно слово. И из Камбоджи — рассказ очевидца о палачестве Пол Пота…

* * *

КИТАЙ, 1985 год

Пять программ телевидения в Нанкине. В одной — пакистанский фильм. В другой — как вязать, в третьей зрители смотрят демонстрацию последних мод, причем сделан и национальный колорит, и вполне европейский. Перед программой последних известий во всю рекламируются товары, причем не только китайские, но и иностранные. Американский фильм дублированный, что тоже было невозможно во время «культурной революции».

Прошлись по нанкинским улицам. Они совершенно другого типа, нежели Пекин.

Магазины закрываются не в десять, как в Пекине, и не в двенадцать, как в Кантоне, а в девять. Есть товары, есть музыка китайская.

Представить себе, что все это происходит в Китае через десять лет после того, как закончилась «культурная революция» и через шесть лет после того, как провозглашен новый курс — просто невозможно. Сейчас на стенах китайских городов висят «ша гуан гао» — объявления. Появились «развалы» букинистических магазинов, как в Париже и в Испании.

…Маленький сказочный сад камней в комнате ожидания Нанкинского вокзала. Едем на поезде из Нанкина в Шанхай: все заборы, скрывающие старые домишки, расписаны прекрасными рекламами-иероглифами.

Да, наш шрифт — не иероглиф, он не есть произведение искусства, но есть огромное количество молодых художников, которые хотят реализовать себя и все существующие у нас в стране заборы, а их у нас больше, чем тут, вполне можно и необходимо, используя опыт чилийских ребят из бригад Пара или никарагуанский нынешний опыт, как-то поставить их на это дело.

Лев[126] отметил, что во всех китайских гостиницах, как и в вагоне поезда, двери постоянно открыты — все насквозь открыто. Откуда — политика открытых дверей. Этика человеческих взаимоотношений. Проблема тотальной закрытости. Вот тема для размышлений с обращением и к Сун, и к Мин, и к Тан.

…Сережа в поезде рассказывал новеллу про гимн. Писал и Симонов, и Тихонов, и Сурков. А музыку писали сотни композиторов, но отобрали Шостаковича, Хачатуряна и Александрова.

Сталин остановился на гимне, написанном Михалковым и Эль-Регистаном. И вот их вызвали на политбюро — их нашли в гостинице «Москва», — они там сидели кайфовали. Слава Богу не были под булдой.

Вводят их в кабинет, и перед ними Сталин с бумагой и карандашом в руке. Сталин сказал: «Мы остановились на вашем гимне, но вот у вас тут три раза припев. Нельзя ли посмотреть разные варианты?».

У Сережи было написано: «республик благородных», Сталин написал на полях: «ваше благородие» и поставил вопросительный знак. У них было написано: «нас вырастил Ленин» и «Сталин — избранник народа». Сталин «избранника народа» вычеркнул и добавил: «Великий Ленин». Потом сказал: «Нужно добавить про захватчиков и про армию. Сколько вам на это надо времени?»

Михалков отвечает: «На это нужен день». На что Сталин ответил: «Нет, день — много. Не дам. Надо быстрее».

Все молчат, и только Берия на коробке папирос рисует какие-то фигурки, поглядывая на них.

«Ну сколько вам надо времени?» — снова спросил Сталин. — «Час». — «Вас Поскребышев накормит, садитесь в соседнюю комнату и работайте». — «А как же Вы, товарищ Сталин?» — «А вы о нас не беспокойтесь».

Они вышли в соседнюю комнату, Поскребышев принес им бутерброд с лососиной, сыр, чай сладкий. И они за пятнадцать минут сделали все нужные изменения.

Регистан говорит: «Пойдем». А Михалков, которому тогда было двадцать шесть лет, отвечает: «Молчи и сиди. Час будем ждать, а то решат, что халтура!»

Час высидели. Василевский с Рокоссовским их ждали.

Сталин посмотрел: «Вроде бы ничего. Когда мы можем это исполнить?» Михалков отвечает: «Хорошо бы на Новый год».

И Сталин согласился.