Умру я ненадолго... Письма, дневники, путевые заметки

Юлиан помрачнел еще больше, долго угрюмо молчал, держась за поручни и делая вид, что разглядывает окрестности. Потом, не отрывая глаз от берега, сухо спросил:

— Зачем тебе это? — Неожиданно тяжелый, отчужденный тон его голоса заставил меня насторожиться. Я понял, что ступил на минное поле или постучался в запретную дверь. Но отступать было поздно.

— Мне трудно представить, что ты, так страстно разыскивающий Янтарную комнату, не спросил у Ванги, где она находится. И не нужно было бы тратить столько сил, энергии и средств на ее поиск. Правда, тогда бы не появилось новых книг об этом поиске…

— Болтаешь всякую ерунду! — Вспыхнул Юлиан. —  «Книг не будет», видите ли! Да хрен с ними, с книгами. Разве в них дело!

Он снова стал улиткой уползать в свою раковину, и я понял, что еще минута и вытянуть эту тему из него будет не так-то просто. И, не желая сдаваться и даже постаравшись казаться обиженным, я продолжал настаивать: «Так говорил ты с ней об этом или нет?»

Он резко повернулся ко мне всем корпусом и словно наставил в упор пистолет:

— Ну, скажи мне, человек-вопрос, зачем мне было спрашивать Вангу про Янтарную комнату?

Тут профессиональное чутье подсказало мне: я что-то нащупал.

— Я уже сказал тебе: чтобы сэкономить на поиске, и вообще, что бы узнать ее судьбу наконец.

И тут он ответил:

— Чтобы узнать, что ее разграбили наши солдаты и офицеры?! Из таких же варваров, что и те, которые написали здесь священное для нас с тобой слово «ОДЕССА», но обезобразили им святыню перуанскую? Нет уж, спасибо! — Он выпалил все это одним залпом, на одном дыхании. И, резко отвернувшись, умолк.

Мне стало не по себе. Я понимал: даже несмотря на то что Юлиан, отвернувшись, как бы перерезал нить нашего разговора, к этой теме еще можно было бы вернуться чуть попозже, когда взрывная волна уляжется и он вновь оттает. Но как страшно бывает иногда открывать дверь в неизвестное, и, чтобы не столкнуться за ней с жестокой, обжигающей правдой или слишком примитивной разгадкой долго мучившей тебя тайны, я предпочел не только не браться за ручку этой двери, но даже больше и не стучаться в нее.

В общем-то семеновская реакция на мои вопросы совсем не обязательно могла быть откровением. Получалось как при фотопечати: бумага была экспонирована мгновенной вспышкой, но, чтобы узнать содержание кадра, ее следовало еще проявить. А делать это было боязно.

К теме Янтарной комнаты мы с ним больше не возвращались. Ни в Перу, ни позже в Москве. И впервые о нашем разговоре с Юлианом я вспомнил только несколько лет спустя, во время столь странного визита ко мне дипломата с его нелепым заданием.

Позже я не раз задумывался, как бы сам прореагировал на мои же вопросы, окажись на месте Юлиана. То есть на месте человека, предположительно знавшего правду, переживавшего ее, мучившегося от осознания собственного бессилия перед жуткой и неисправимой бедой. И чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что за странным поведением Семенова все-таки могла скрываться именно эта правда, эта тайна и эта беда. Но проявиться снимку было не суждено…

Утром мы услышали по радио, что генсеком «избрали» Черненко. И это известие напрочь отринуло все остальные темы.

Юлиан был в состоянии шока, матерился, разводил руками, хватался за голову. А я, наблюдая его реакцию, думал, что, раскрой ему Ванга «тайну Янтарной комнаты» и окажись эта разгадка такой, какой она показалась мне после разговора с ним, наверняка его реакция была бы столь же отчаянной, как и на избрание Черненко: рушились надежды и вера в здравый смысл людей, подавляло и обезоруживало ощущение полного бессилия перед тупой силой, ставящей перед фактом бессмысленного, ничем не оправдываемого варварства.

ВОСПОМИНАНИЯ ФИЛОЛОГА ТАВРИЗ АРОНОВОЙ

Признаюсь сразу: я встречалась с Юлианом Семеновым всего три раза. Правда, достаточно часто и подолгу мы говорили с ним по телефону.

На первую встречу с писателем я не шла, а буквально летела, обуреваемая каким-то сумасшедшим восторгом и ощущением, что вот он-то меня не только поймет, поддержит, подскажет, направит, но, главное, оценит результаты моей предварительной работы — мною были собраны и обработаны сотни статей, очерков, газетно-журнальных публикаций о жанре детектива, который в общем-то хоть и не считался высокой литературой, но вместе с тем был столь увлекателен и любим народом, что нуждался в объективной научной оценке.

На эту встречу, как и на остальные две, я пришла не одна — меня сопровождал мой научный руководитель Алексей Васильевич Терновский, о котором надо сказать особо.

Настоящий ученый, воплощавший лучшие качества русского интеллигента: высочайшую порядочность, редкое благородство, действенную, а не слезливую доброту, энциклопедические знания, такт и какую-то совсем не современную, по советским меркам, кротость.