Унесенные за горизонт

Но главное, что его угнетало, ― невозможность отдаться целиком и полностью науке! Диссертация, обдуманная еще в окопах, к концу лета 1947 года насчитывала лишь около тридцати страниц. Писать ее на работе он не мог: был по горло занят и, будучи человеком исключительно добросовестным, даже подумать не мог, чтобы урвать какое-то рабочее время на «свою науку». А то, что творилось в научной жизни страны, о которой он знал из первых рук, угнетало и раздражало до бесконечности. Он просто ненавидел «всесильного» в то время Т. Д. Лысенко.

― Преследование генетиков, ― возмущался Иван Васильевич, ― отбрасывает биологию на десятки лет назад!

С этим был согласен и заведующий отделом С. Г. Суворов. Когда весной 1947 года происходили выборы в Академию наук, они убедили A. A. Жданова, который как секретарь ЦК курировал их отдел, что необходимо оставить в списках на выдвижение в члены-корреспонденты генетика Н. П. Дубинина, чтобы дать возможность развиваться всем направлениям в биологии. Иван Васильевич и Сергей Георгиевич оба присутствовали на этом собрании. Работники аппарата не позволяли себе в то время активно выступать в защиту или против какой-либо кандидатуры, чтобы не оказывать давления авторитетом ЦК на мнение собрания АН СССР. Они были лишь наблюдателями того, что происходило. А происходила небывалая по наглости подтасовка фактов и документов со стороны «лысенковцев», причем Трофим Денисович лично выступал с оскорбительными выпадами против генетиков и, в частности, мешал с грязью Н. П. Дубинина. Его клевреты якобы «потеряли» по дороге нужные документы Николая Петровича, одним словом, чинили всяческие препятствия избранию генетика и протаскивали своего кандидата (забыла его фамилию). Однако академики оказались не на их стороне. Они единодушно отвергли лысенковских протеже, и генетик Дубинин почти единогласно был утвержден в звании члена-корреспондента АН СССР. Ваня со злорадством, для него совсем не характерным, рассказывал, как возмущался Лысенко пассивностью работников ЦК, которые не противодействовали избранию «вейсманиста-морганиста». Вообще, Лысенко имел «большой зуб» против отдела науки ЦК, в особенности после того, как позвонил Суворову и пожаловался на академика Сукачева. Тот, видите ли, отказался, как главный редактор журнала «Биология», напечатать его статью, и Лысенко потребовал «надавить» на Сукачева. Суворов ответил, что вопрос о том, печатать или не печатать ту или иную статью, дело только редколлегии журнала и что Отдел науки не считает возможным в это вмешиваться. В ответ послышались брань и угрозы. Рассвирепевший Лысенко заявил, что припомнит при случае «этот разговор». И что же? Припомнил...

Но об этом после, а пока я лежала в палате роддома. Утром 30 августа врач осмотрела меня и сказала:

― Хочу, чтобы вы родили до моего ухода. Перейдите в родильное отделение.

Я схваток не чувствовала, удивилась, но пошла. Там врач с силой промассировала мне живот, проделала еще какие-то манипуляции, и вдруг, почти безболезненно, ребенок оказался у нее на руках. Я поняла, что он родился, лишь услышав крик.

― Девочка! ― сказала акушерка.

Радость моя была беспредельна. А Ваня, услышав эту весть, назвал меня «волшебницей», исполняющей самые сокровенные желания.

Он настоял, чтобы нас выписали на день раньше срока, ― ему очень хотелось повозить меня по Москве, роскошно иллюминированной в честь ее 800-летия. Никогда ― ни до этого, ни потом ― не видела я такой шикарной иллюминации! И мы с нашей длинноносой крошкой (что с гордостью сразу отметил отец) путешествовали по городу несколько часов. С первой же минуты он взял этот драгоценный сверток и все эти часы держал ее, прижимая к себе[82].

Еще в машине, любуясь расцвеченным городом, Ваня поделился со мной важным событием: состоялось первое заседание народного суда по делу о разводе, где им с Леной предложили помириться, несмотря на то, что он давно с ней не живет, а от другой женщины имеет двух детей. Но проформа была соблюдена, дело было отложено. На втором суде, через месяц, Лена категорически заявила о невозможности примирения, и решение суда о разводе наконец состоялось.

Наша дочка тотчас была зарегистрирована и получила фамилию своего законного отца. Тогда же в том же ЗАГСе, в скромной комнатке, был зафиксирован и наш брак. Это произошло 23 сентября 1947 года, но мы записали, тогда это разрешалось, подлинную дату ― 11 апреля 1943 года.

Кузнецовская гребенка

При регистрации брака Ваня добился от меня согласия на смену фамилии, и я, сорокалетняя женщина, имевшая некоторую известность в литературе в виде книжек, подписанных «редактор Нечепуренко», сделалась Кузнецовой. В главке Министерства кинематографии СССР пришлось вывешивать приказ об изменении фамилии, менять паспорт, партбилет.