Унесенные за горизонт

В 1924-м отгремел выпускной бал, и из школьной ячейки пришлось перейти в бирюлевскую ― по месту жительства. Здесь по-прежнему первую скрипку играл Вася Минин ― по окончании «свердловки» он вновь был избран секретарем парторганизации. Со мной он повел себя так, будто между нами не было никакой ссоры. Я же по-детски продолжала держаться своей клятвы и порой вызывающе не отвечала на его приветствия; в одной компании нас даже стали знакомить ― и я была вынуждена пожать ему руку. Однако, когда он попытался заговорить со мной, демонстративно не отвечала. Несмотря на эти мои «закидоны», он рекомендовал меня в председатели юношеской секции нашего клуба, в задачу которой входила организация развлечений как для молодежи станции, так и для молодежи села Покровского и сельхозтехникума в Битцах, прикрепленных к нашей «базовой» ячейке. Мы устраивали вечера отдыха, ставили спектакли и всегда много танцевали. А Вася... он тоже много танцевал... и отчаянно флиртовал: с Таней из сельхозтехникума, с Елей Сагай, с Катей Балашовой и с моей подругой Ириной Анискиной, несравненной красавицей. Она считала, что уж я-то никак «не подвластна его чарам», и делилась со мной или своей печалью, когда он уходил с вечера с другой, или радостью, когда накануне, провожая ее, обещал жениться; бесстрастно выслушивая признания подруги, страдала я невыносимо ― не то от зависти, не то от ревности. И злилась на себя. Иногда пробиралась под распахнутые в сад окна парткома и подслушивала, обмирая от звука голоса, как Вася проводит заседание.

Мое проживание в школьном интернате затянулось, и выхода видно не было. Вася посоветовал подать заявление о переводе из комсомольцев «в сочувствующие» ― именно так и поступила. Теперь я могла посещать церковь и одновременно работать в комсомоле. Отец меня простил ― я вернулась домой.

В приеме в университет мне отказали ― якобы потому, что не было полных семнадцати, а на самом деле из-за того, что ходила в «сочувствующих». И осенью 1924 года я поступила в театральный техникум (читала из «Мцыри»). Вскоре после моего зачисления его перевели «на хозрасчет», платить теперь надо было двести рублей в год, вдобавок я потеряла право на бесплатный проезд. Отец, получавший двадцать пять рублей в месяц, не мог позволить себе этой, с его точки зрения, «роскоши». Бушевала безработица, специальности не было, и я поступила на курсы стенографисток, совмещая учебу с занятиями в «театре-студии чтеца» под руководством профессора Сережникова[6].

Брат Васи, Иван, избранный коллективом станции народным судьей, пригласил к себе на работу ― в Царицыно.

К весне 1926 года я так «оборвалась», что обрадовалась этому предложению безмерно. Поначалу была помощником, а уже через полгода стала секретарем суда с жалованьем вдвое больше прежнего.

В начале лета Ира Анискина познакомила меня со своим новым женихом.

― Георгий Ларионов, ― представился он.

Это был высокий, красивый парень с выразительными глазами и грамотной речью. Я обрадовалась ― одной претенденткой на Васю стало меньше. А вскоре узнала, что Георгий добровольно ушел в армию, в погранвойска.

― Это чтоб на мне не жениться! ― зло объяснила Ира.

Вечером мы отправились в клуб на танцы, Ира, как всегда, плясала лучше всех, быстро подхватила нового кавалера, и я за нее беспокоиться перестала.

В день рождения ― мне исполнилось девятнадцать ― Ремешилов, юрист из нашей консультации, торжественно водрузил на мой стол красивую круглую коробку, перевязанную розовой лентой.

― Что это? ― удивленно спросила я.

― Секрет! Раскроете в перерыв, а то испарится! ― ответил он.

И вдруг из своей комнаты выходит Иван Минин. Заметив коробку, сказал:

― Что-то я не понял...

― Меня Ремешилов поздравил!

― Зайди-ка ко мне. ― И брезгливо указал на коробку: ― С ней.

Судья плотно закрыл дверь, разрезал ленту, нервно поднял крышку... Торт! Да какой! С роскошными кремовыми розами, фруктами ― ничего подобного мне не только не приходилось есть, но и видеть.

― Знаешь, как это называется?

― Подарком ко дню рождения.

― Нет, при твоем служебном положении ― это взятка!

― Разве Ремешилов истец или ответчик? Он такой же сотрудник, как и я!

Молча взяла торт и пошла в консультацию ― возвращать «взятку». Ремешилова уже не было, уехал. Подальше от судейских спрятала торт в нижний ящик стола.

По пути домой встретила Васю.

― Почему глазки такие грустные?

― Досталось мне от твоего старшего братца!

В конце моего рассказа он уже хохотал во все горло.

― А ты не отдавай торт. Завтра забегу к тебе домой ― и слопаем за милую душу!

На другой день я снова не застала Ремешилова и, боясь, что такое добро испортится, принесла торт домой. И Вася пришел!