Универмаг

- Всех в одну кучу валите. Меня, например...

Кровь схлынула с пунцового лица Сазонова, он, словно ища опоры, привалился к стене. Вид у него был решительный и потерянный одновременно. Фиртич встал с кресла и вплотную приблизился к несчастному молодому человеку.

- Слушайте внимательно, Сазонов, — жестко проговорил Фиртич. — Вы испортили мне праздник. Юбилей. Вы были пьяны, но это ни в малейшей степени вас не оправдывает...

Сазонов подавленно молчал, опустив голову.

- И не только мне вы испортили праздник. Вы оклеветали многих достойных людей, которые работают вместе с вами. Так же честно, как и вы. Поначалу я хотел вас убрать из Универмага. И я бы это сделал. И никакой местком вам не помог бы, уверяю вас.

Молодой человек скорбно кивнул.

- Более того, я бы постарался сделать так, чтобы вас никуда не взяли в системе торговли, поверьте мне. — И, не удержавшись, Фиртич добавил: — Кстати, у вас бы появилась возможность прямо смотреть в глаза своему мальчику... Но мне, милейший Павел Павлович, не хочется заниматься этим малопочтенным делом. У меня в жизни другие дели. Надеюсь, вы обдумаете смысл моего визита к вам и сделаете вывод.

Фиртич круто повернулся и вышел из комнаты. Следом заспешил ошеломленный Сазонов. За приоткрытой кухонной дверью мелькнули светлые ребячьи глазенки.

- У вас двое детей? Этот малыш не похож на шестиклассника.

- Это сын сестры. Она работает у нас бухгалтером.

- Вот и пусть, продолжает работать, — с нажимом произнес Фиртич, одеваясь. — Так же, как и вы, Павел Павлович.

Скомкав у горла рубашку, Сазонов смотрел, как Фиртич спускается по лестнице, надеясь, что Фиртич взмахнет на прощанье ему рукой. Но не дождался.

Фиртич был недоволен собой. Одна причина определенная: разговор с Сазоновым. Тактически он поступил верно. Его визит формально нельзя истолковать как ультиматум, он пришел выразить обиду за испорченный праздник... Но не дураки же они, должны понять: нечего лезть на рожон да трепать языком о липовых успехах Универмага в прошлом году. Накануне решения вопроса, столь важного для «Олимпа». Или лучше открыто с ними поговорить, растолковать свои планы, привлечь в единомышленники, а? С братом он бы еще договорился. А с сестрой? Интуиция ему подсказывала, что она орешек непростой. Что ж, время покажет...

Вторая причина недовольства была неконкретна, расплывчата. Память выталкивала то директора ресторана Кузнецова в мешковатом костюме, то Мануйлова с озабоченным лицом, то Анну...

...

Елена уже спала. Фиртич тихонько просунул руку под горячую щеку жены. Та шевельнулась, устраиваясь удобней...

В просветленной ночным окном темноте лицо жены сейчас казалось и знакомым и чужим. Фиртичу мешало это впечатление. Может быть, он и вправду не знает эту женщину, как не знает всех тех, кто сейчас возникал в его сознании. Да знает ли он себя? Иногда он ловил себя на странном ощущении. Перед зеркалом, когда пристально рассматриваешь свое лицо вблизи, оно кажется не своим. Куда ближе ему были мимолетные, отдаленные свои отражения в витринах, в стеклах окон...

Фиртичу стало не по себе. Он пошевелил пальцами, веки Елены дрогнули, приоткрылись... Он не помнил ни одного случая за все годы их совместной жизни, чтобы Елена расспрашивала его, почему задержался, где был, с кем. Даже если они и дулись друг на друга, это ночное прикосновение вытесняло обиду из ее памяти. И не было тогда человека более благодарного и преданного, чем он. Даже если Фиртич и не считал себя виновником ссоры. С удивительной проницательностью Елена угадывала состояние мужа: желание одиночества или бегство от него. Даже погруженная в глубокий сон, она всегда пробуждалась.

И он знал это. Ждал своей минуты, не пытаясь нарушить покой жены. Не торопя ее. Как она угадывала его состояние, оставалось для Фиртича загадкой. Да и для нее тоже. «Душа вдруг затомится, — объясняла Елена. — Удержу нет...» Вот и сейчас. Горячей ночной рукой она потянулась к Фиртичу и вяло, сонно провела по его лицу, шее, по сильным плечам. И место, где прошла ее рука, отозвалось на прикосновение нетерпеливой дрожью. Они не торопили себя, предвосхищая радость, которая их ждала. И само предвосхищение было не менее сладостным и желанным.

...Потом они лежали поодаль друг от друга.

- Знаешь, я вдруг вспомнил, как наш мальчик застал нас. Помнишь? — промолвил Фиртич. — Столько лет прошло, а все помню.

Они тогда были молоды и неутомимы. И втроем занимали одну комнату. Однажды Фиртич, обернувшись, увидел в белесой ночной полутьме своего двухлетнего сына, стоящего в длинной рубашонке в кроватке. Кажется, никогда в жизни Фиртич не испытывал такого острого чувства — нет, не стыда, а страха. У него даже пропал голос, как при жутких сновидениях. Елена не поняла, что произошло. «Он... смотрит», — наконец выговорил Фиртич. И почувствовал, как деревенеет его тело. А мальчик сел в кроватке и заплакал. И никто из них не решался подняться, успокоить его...

- Ты послала ему денег? — спросил Фиртич.

- Еще позавчера. Костюм бы ему подобрать, тот совсем пообтрепался. Стыдно. Студент третьего курса.