Unknown

И все оборвалось, когда Громадин, обеими ладонями прикрыв лицо, отвернулся, а Троекратов дрожащим от волнения голосом произнес:

Ну и встреча!.. Я предоставляю слово Якову Ивановичу Резанову, партизану, перешедшему линию фронта.

Яня Резанов, как звали его в отряде, вышел вперед, оправляя на себе куртку полицая, и баском кинул:

Вот... Ну, это радостные слезы. А то еще есть кровавые. Они там, по ту сторону фронта. Сами знаете, где такие слезы. Знаете? А, поди-ка, думаете: «Домой бы, к бабам...» Конечно, всякому хочется домой.

Среди партизан пронесся одобряющий гул, а Яня Резанов еще сказал:

Колотить надо гадов!.. И эту истину я вам и передаю от нас, ваших братьев...

Потом говорил кто-то еще.

Под конец слово предоставили Николаю Кораблеву. Троекратов шептал ему на ухо:

Скажите, как у вас там, на Урале: что делается, как, и все прочее,— и тут же, повернувшись к партизанам, крикнул: — Сейчас мы слово дадим нашему гостю — директору моторного завода с Урала Николаю Степановичу Кораблеву. Прошу, Николай Степанович!

Николай Кораблев, сняв пилотку, одной рукой уперся в кузов грузовика и еще раз посмотрел на море голов. Партизаны стояли молча, глядя на него, на гостя с Урала, а он, Николай Кораблев, подумал: «Что же мне им сказать?» — и начал:

Что ж, мы на Урале заготовили всего: снарядов, пушек, танков, самолетов — столько, что вам хватит бить врага несколько лет,— а когда стих одобряющий гул, он опять сказал: — Я не военный. И не буду говорить о фашистах: вы знаете их лучше меня, вы испытали их на своей спине. Я хочу сказать только вот что.

Знаете, у великого нашего писателя Льва Николаевича Толстого есть роман «Война и мир»? В этом романе есть одно такое место. Когда французы были уже разбиты, к русским солдатам подъехал на коне Кутузов. Поздоровавшись с солдатами, он оглянулся и увидел в сторонке пленных, оборванных, со слезящимися глазами. Пожалел их старик и сказал солдатам: «А вы их не особенно того... Чего уж,— и тут же еще раз глянул на пленных и зло добавил: — А впрочем, мать их... кто их звал на нашу землю?» — Николай Кораблев передохнул, сделал паузу и добавил: — Я вот думаю, фашисты скоро запищат, а когда они запищат, мы им словами великого полководца Кутузова скажем: «А кто вас звал на нашу землю... мать вашу?» — И Николай Кораблев ахнул: «Батюшки! Да что это я? При народе!» — И он содрогнулся.

Но партизаны взорвались гулом голосов, оглушая трибуну, и вдруг поднялась невообразимая стрельба: партизаны били из винтовок, автоматов, ручных пулеметов, часовые, расставленные на постах, бросали гранаты. Лошади сорвались с привязей и, задирая хвосты, поскакали во все стороны... А партизаны били, били, били. В ушах трещало! Били до тех пор, пока не кончились патроны, гранаты... Тогда наступила тишина, только было слышно, как партизаны щелкали затворами да тяжело дышали.

Черти! — пробасил Яня Резанов в тишине.— У нас каждый патрон на счету... А тут? Впрочем, теперь патронов им считать не надо: вон чего директор сказал. Ну, ну, попалили!

А партизаны уже начали строиться. Они быстро стали колоннами. Из передней вышел командир, седой старик, обмотанный пулеметными лентами, и, обращаясь к Громадину, крикнул:

Решили мы, товарищ генерал, домашние дела побоку! Хотя и тоскливо: развалилось ведь хозяйство... Наш отряд вливается полностью в распоряжение командующего армией.

За ним последовали остальные.

Троекратов шепнул Николаю Кораблеву:

Вот как дошла ваша речь! Конечно, они бы все равно пошли воевать... Ну, через денек-другой. Но это лучше.

7

Вскоре командиры отрядов собрались в хате за столом, уставленным яствами и питьем. Среди них, рядом с Николаем Кораблевым, сидел и Яня Резанов.

По правую сторону Яни сидел тот самый немец, которого «открыли» в подземелье, по фамилии Иозеф Раушних. Он был уже приодет во все чистенькое, посветлевший: у него даже зарозовели губы.

Яня, любовно относясь к нему, показывая на яства, говорил:

Ешь. Ешь,— и как немому, показывая пальцем себе на рот: —- Хам-хам, ешь, значит, Ося.— И к Николаю Кораблеву.— Немой он. Немой, а дельный.

Николай Кораблев, как бы между прочим, заговорил на немецком языке:

Товарищ Иозеф! Как чувствуете себя?

Тот сразу оживился, но, глянув на Николая Кораблева, хитренько подмигнул и снова принял вид немого.

«А. Вон какой немой»,— подумал Николай Кораблев и, посоветовавшись с Троекратовым, рассказал Яне Резанову про свою семью.

Не видели ли вы ее? — спросил он.— Я знаю только одно: она остановилась в селе Ливни.

Жена, значит, сын и мать? — спросил с большим участием Яня Резанов.

Да, да! Жена, мать и сын...

Так,— сказал Яня еще более участливо.— В Ливнях жили?

В Ливнях.

Так...—^; Яня было заикнулся, но тут же, посмотрев на Громадина, вспомнил, что Татьяне дано особое, секретное задание и что про нее вообще говорить категорически запрещено, и он просто сказал: — Думаю, живая она и встретитесь вы с ней.

А не видели ли вы ее?