Untitled.FR11

- Что ж, Марчуков, прими моё соболезнование! Это ж надо! Ведь только при­был из отпуска! Но помочь ничем не могу. Самолёт на Елизово спланирован на вторник, можем дать по срочной заявке - на понедельник, не раньше.

- Понедельник - это уже поздно! Только срочную заявку на сегодня! Можно оформить как санрейс. Больного Вам гарантирую!

- Нет, ребята! Такое решение я принять не могу! В конце концов, я не коман­дир и не могу взять на себя такую ответственность!

- Геннадий Викторович, это как раз тот случай, когда надо думать не о том, как спасти свою задницу, а как принять единственно правильное, командирское решение! - Шушунову нечего было терять, он не подчинялся Алтухову. Шея и внушительный подбородок замполита покраснели, щёки надулись:

- Нет и нет, ребята! Лучше не просите! А насчёт задниц, капитан, я поговорю с Вами в другом месте.

- На здоровье! - рубанул Шушунов и развернулся на каблуках.

«Трепло ты собачье! Сделать ровным счётом ничего не можешь! А ещё зам­полит!» - думалось мне, и глухая ярость к этому добродушному человеку, кото­рого я ещё вчера считал довольно милым, росла во мне. Мы вышли из кабинета, вернулись с аэродрома в городок и пошли на берег океана, где огромные волны с глухими ударами рассыпались о гальку.

Славка в задумчивости смотрел на низкую облачность, из которой сыпало мел­ким дождём, и я надеялся, что он может что-то придумать. Крепко пройдясь в адрес Алтухова, он повернулся ко мне:

- Вот что: ты иди домой, а я в штаб, попробую через наше командование.

Через час Славка пришёл расстроенный, достал из наших запасов бутылку

водки:

- Глухо, стоят стеной! Ничего не получается!

Водка на меня не действовала. Я почему-то поминутно смотрел на стрелки часов, будто пытался поймать что-то ускользающее . Через час прибежал солда­тик, посыльный из штаба:

- Товарищ капитан, радиограмма по ЗАС!

Вернулся Шушунов довольный, похлопал меня по плечу:

- Тебе повезло! Просят принять для дозаправки полярный ИЛ-14. А дальше они пойдут на Чокурдах и Черский, Билибино. Там, по-моему, есть рейсовый Ил-18, через Тикси - на Москву.

Белый самолет с красным хвостом Магаданского управления, разведчик ледо­вой обстановки и рыбных косяков, сел у нас через два часа. В Чокурдахе не было погоды, экипаж принял решение ночевать, а рано утром я был уже на аэродроме вместе с лётчиками. Я смотрел на привычную процедуру подготовки самолёта к вылету и вспоминал, как на Камчатке объявился мой брат Борис. Он плавал тогда на исследовательском судне, базировавшемся во Владивостоке, и я неожиданно получил от него шутливую телеграмму, с пародией на японское произношение: «Сизу гостинице «Владивостокской» Сизу пью цай приезжай». До меня не сразу дошло, что он на Камчатке, но нам всё же удалось свидеться, и мы с ним были страшно довольны... Скорее всего, он уже приехал домой и хоть что-нибудь по­может маме.

Мы сделали две посадки в местах, о которых писал Пикуль в своём романе «Камчатка - любовь моя». Эту книгу я прочёл гораздо позже, и, читая, вспоминал те места, по которым пролегал мой печальный маршрут, и в памяти моей живо вставали скромные постройки жилых сборных модулей и гостиниц в Черском и Чокурдахе...

ИЛ-18 летал на Москву через день, мне пришлось ночевать в Чокурдахе в хо­лодной гостинице. Я был один в большой комнате с несколькими кроватями. Тем­нело быстро. Я зашёл в местный буфет, купил жареной рыбы, вернулся в номер. Из плоской нержавеющей фляжки налил полстакана спирта, долил воды. Спирт обжёг горло, я отщипнул кусочек рыбы и, накрывшись шинелью, откинулся на подушку. Прошлую ночь не спал совсем, поэтому быстро провалился в темноту, не помню, сколько спал. Во сне явился отец, мы с ним долго разговаривали, и сон был настолько живым и ясным, что ко мне пришло успокоение: «Да какие глупости! Кто тебе сказал, что я умер?» - говорил отец, и мне стало легко, но, проснувшись ночью от холода, я вновь вернулся в действительность и вновь на­лил себе в стакан спирта.

Я просыпался часто, а когда засыпал, отец приходил ко мне и мы беседовали о том, о чём никогда не говорили при его жизни.

На следующий день я сел в Ил-18 и под вечер был в Домодедово, затем ехал на рейсовом автобусе во Внуково, чтобы на Ан-24 добраться до Воронежа. Домой я попал только на четвёртые сутки, отца уже отвезли в Алешки и похоронили на кладбище возле больницы .

Так и остался отец в моей памяти и сознании живым, с его щедрой улыбкой, добрыми, измученными жизнью глазами, теми глазами, которые я видел в по­следний раз в больнице. По странной случайности, шестнадцатого октября - в день его смерти - остался висеть листок отрывного календаря со стихами Есени­на, которые он так любил. Этот пожелтевший листок с цифрой «шестнадцать» и стихотворением хранится у меня в альбоме вместе с его фотографиями. И сейчас можно прочитать эти чуть наивные, пронзительные строки:

Разгулялась вьюга,

Наклонились ели До земли. С испуга Ставни заскрипели.

А в окно снежинки

Мотыльками бьются,