Употребитель

Люк, стиснув зубы, закрывает письмо. «Он боится, что я его обманул. Или думает, что я чокнулся», — догадывается Люк. Он понимает, что ведет себя странно — и это еще мягко говоря. Люди в городе привыкли при нем замолкать. Никто давно не упоминает о Тришии и разводе, о смерти его родителей. Люди не верят, что он сможет совладать с этим грузом бед. До этого мгновения Люк не осознавал, что, покинув город с этой женщиной, он отвлекся от своих переживаний. Уже несколько месяцев у него ни дня не было, когда бы он не был несчастен. Впервые за долгое время он способен думать о дочках без желания разрыдаться.

Люк делает глубокий вдох и медленно выдыхает. «Не делай поспешных выводов», — мысленно говорит он себе. Питер ведет себя тактично и терпеливо. Он не угрожает, что позвонит в полицию. В данный момент Питер — самый сдержанный и здравомыслящий человек в жизни Люка. «Наверное, — думает Люк, — это потому, что Питер — новичок в Сент-Эндрю». Молодой врач пока не заразился наследственной отчужденностью этого городка, холодным эгоизмом, пуританской приверженностью к осуждению.

Люку хочется позвонить Питеру. Питер — это его связь с реальным миром. С миром, который существовал до того, как Люк решился помочь Ланни бежать от полиции до того, как он выслушал ее фантастическую историю, до того, как он переспал с пациенткой. Питер мог бы помочь Люку уйти с края обрыва. Люк делает еще один глубокий вдох. Вопрос в том, хочет ли он, чтобы его уговорили уйти?

Он снова открывает письмо Питера и щелкает значок «Ответ». «Извини за машину, — пишет он. — Скоро я ее где-нибудь оставлю, а полицейские найдут и вернут тебе». Люк размышляет над написанным и осознает: на самом деле он написал о том, что уехал и не вернется. Он чувствует невероятное облегчение. Прежде чем щелкнуть по значку «Отправить», он добавляет к письму слова: «Забери мой пикап. Он твой».

Люк заходит в туалет, а потом возвращается к машине. Ланни уже сидит на переднем сиденье и смотрит прямо перед собой с невеселой улыбкой.

— Что-то случилось? — спрашивает Люк, поворачивая ключ в зажигании.

— Ничего… — Ланни опускает взгляд. — Ты ушел в туалет, а я решила расплатиться по счету и увидела, что за стойкой есть в продаже спиртное. Ну, я попросила бутылку «Гленфиддих». [16]А барменша отказалась мне ее продать. Сказала: «Дождись, пока твой папочка вернется из туалета. Захочет купить — вот пусть он и покупает».

Люк хватается за ручку на дверце:

— Если ты хочешь, я схожу…

— Не надо. Дело же не в виски, а… Просто такое происходит то и дело. Меня тошнит от этого, вот и все. Вечно меня принимают за подростка и обращаются как с ребенком. Может быть, я слишком юно выгляжу, но мыслю я совсем не как ребенок, и мне противно, когда со мной себя так ведут. Да, я понимаю: порой юная внешность помогает, но, господи… — Она сжимает ладонями виски, качает головой и вдруг расправляет плечи. — Давай-ка устроим ей шоу. Пусть у нее крыша съедет.

Люк не успевает опомниться, а Ланни хватается за воротник его куртки и притягивает его к себе. Их губы соприкасаются в долгом поцелуе. Они не отрываются друг от друга, пока у Люка не начинает кружиться голова. За плечом Ланни, через стекло в дверце машины Люку видна застывшая за стойкой барменша. Ее губы сложены испуганным «о», глаза вытаращены.

Ланни отпускает Люка, хохочет и хлопает ладонью по приборной доске.

— Вперед, папуля!Поехали, найдем гостиницу, где мы сможем как следует потрахаться!

Люк не смеется. Он машинально вытирает губы:

— Не делай так. Мне неприятно, что меня принимают за твоего отца. Из-за этого я себя чувствую…

«Ужасным человеком», — думает он, но вслух не произносит.

Ланни тут же успокаивается, краснеет от стыда и беспомощно смотрит на свои руки.

— Ты прав. Прости. Я не хотела тебя смущать, — говорит она. — Больше такое не повторится.

Глава 37

Сент-Эндрю

1819 год

То блаженное соитие на кушетке не стало последним. Мы пытались встречаться как можно чаще, хотя обстоятельства были, мягко говоря, неблагоприятными. Местами наших встреч бывали то сеновал в сарае на краю пастбища, где сено благоухало цветочками люцерны (а потом нам приходилось отряхивать с одежды семена и стебельки), то конюшня при доме Сент-Эндрю, где мы забирались в кладовую и занимались любовью рядом с поводьями, седлами и сбруями.

Во время этих встреч с Джонатаном, даже в те мгновения, когда я чувствовала его дыхание, когда капельки его пота капали на мое лицо, я, к собственному изумлению, ловила себя на мыслях об Адере. Изумляло меня то, что я чувствовала себя виноватой, изменяя ему. Ведь мы с ним в некотором роде были любовниками. Ощущала я и подспудный страх. Я боялась, что Адер меня накажет — не за то, что я отдавалась другому мужчине, а за то, что я этого мужчину любила. Но почему я чувствовала вину и страх, если делала именно то, чего он от меня хотел?

Возможно, потому, что в глубине сердца я знала, что люблю Джонатана, и только его. Он всегда выходил победителем.