Упрямец Керабан

Радуясь прибавлению своего веса, Бруно отнюдь не выдавал желаемое за действительное. Он позавтракал столь же обильно, сколь и роскошно. Это еще не был тот знаменитый обед, на который господин Керабан шесть недель назад пригласил своего друга ван Миттена, но даже просто завтрак был великолепен! Теперь все гости, собравшись в самом очаровательном салоне виллы, широкие окна которой выходили на Босфор, оживленно разговаривали, поздравляя друг друга.

— Мой дорогой ван Миттен, — говорил господин Керабан, расхаживая по салону и пожимая руки своим гостям, — я пригласил вас на обед, но не нужно сердиться на меня, если время обязывает нас…

— Я не жалуюсь, друг Керабан, — ответил голландец. — Ваш повар превзошел всех известных мне поваров.

— Да, очень хорошая кухня, действительно очень хорошая! — прибавил господин Янар, который съел больше, чем следует даже курду с большим аппетитом.

— Лучше не приготовили бы и в Курдистане, — сказала Сарабул. — И если когда-нибудь вы, господин Керабан, посетите нас в Мосуле…

— Ну, как же! — воскликнул негоциант. — Я конечно же приеду, прекрасная Сарабул, повидать вас и моего друга ван Миттена!

— И мы постараемся, чтобы вы не тосковали по вашей вилле… как и вы о Голландии, — прибавила любезная женщина, поворачиваясь к своему жениху.

— Рядом с вами, благородная Сарабул… — начал ван Миттен, но не сумел закончить свою фразу.

Затем, когда любезная курдчанка направилась к окнам салона, выходящим на Босфор, он сказал Керабану:

— Думаю, что наступил момент сообщить ей, что эта свадьба недействительна.

— Столь же недействительна, ван Миттен, как если бы ее никогда не было!

— Вы, Керабан, конечно, поможете мне немного в этой задаче… которая достаточно трудна?

— Гм… друг ван Миттен, — сник негоциант. — Это очень личные дела… и заниматься ими нужно тет-а-тет[346].

— Черт возьми! — выругался голландец. Он уселся в углу, чтобы выбрать наилучший в его положении способ действия.

— Достойный ван Миттен! — сказал Керабан своему племяннику. — Какая сцена предстоит ему с его курдистанкой!

— Не нужно, однако, забывать, — ответил Ахмет, — что это из-за нас его преданность довела беднягу до женитьбы.

— Поэтому мы придем ему на помощь, племянник! Ба! Он ценился, когда под угрозой тюрьмы его принудили заключить новый брак. А для западного человека это — основание считать такое бракосочетание абсолютно недействительным. Так что ему нечего опасаться… нечего.

— Я знаю это, дядя, но когда госпожа Сарабул получит удар в солнечное сплетение, она будет прыгать, как обманутая пантера[347]. А шурин Янар взорвется, как пороховой погреб!

— Во имя Мухаммада! — воодушевился Керабан. — Мы призовем их к разумности. В конце концов, ван Миттен ни в чем не был виноват, и в караван-сарае Рисара честь благородной Сарабул никогда не подвергалась даже тени опасности.

— Никогда, дядя. Но ясно, что эта нежная вдова старалась любой ценой снова выйти замуж.

— Несомненно, Ахмет. Поэтому она не колеблясь заарканила доброго ван Миттена.

— Железной рукой, дядя Керабан.

— Стальной! — ответствовал торговец.

— Но, в конце концов, дядя, если речь идет о том, чтобы сейчас же расторгнуть этот ложный брак…

— То так же идет речь и о том, чтобы заключить настоящий, верно? — ответил Керабан, потирая руки так, как если бы он их намыливал.

— Да… мой! — сказал Ахмет.

— Наш! — поправила его девушка, которая только что подошла. — Мы ведь это заслужили?

— Вполне заслужили, — улыбнулся Селим.

— Да, моя маленькая Амазия, — подтвердил негоциант, — десять раз заслужили. Что там десять! Тысячу раз! Милый ребенок, когда я думаю, что по моей вине, из-за моего упрямства ты чуть было…

— Ну, не будем больше об этом говорить! — потребовал Ахмет.

— Нет, никогда, дядя Керабан! — подтвердила девушка, закрывая ему рот своей ручкой.

— Поэтому, — продолжал Керабан, — я дал зарок… Да! Я дал зарок больше не упрямиться в чем бы то ни было!

— Хотела бы я увидеть это, чтобы поверить! — воскликнула Неджеб, разражаясь смехом.

— Гм? Что она сказала, эта насмешница Неджеб?

— О, ничего, господин Керабан.

— Да, — продолжал тот, — я никогда больше не хочу быть упрямым… разве только в своей любви к вам обоим.

— Если господин Керабан перестанет быть самым упрямым из людей… — пробормотал Бруно.

— Это будет значить, что у него больше нет головы! — ответил Низиб.

— И еще чего-нибудь! — прибавил злопамятный слуга ван Миттена.

Тем временем благородная курдчанка подошла к своему жениху, который задумчиво сидел в углу и несомненно находил свою задачу тем более трудной, что ее осуществление возлагалось на него одного.

— Что с вами, господин ван Миттен? — спросила она. — Я вижу, вы озабочены.

— В самом деле, зятек! — прибавил господин Янар. — Что вы здесь делаете? Я думаю, вы не для того привезли нас в Скутари, чтобы мы ничего здесь не видели. Покажите-ка нам Босфор, как через несколько дней мы вам покажем Курдистан.

При этом страшном названии голландец вздрогнул, как если бы получил удар от электрической батареи.

— Пойдемте же, господин ван Миттен! — продолжала Сарабул, вынуждая его подняться.