Уральские сказы

Матвей ему тайное слово сказал, будто ключ от дверей передал. В любом селе иль городишке с этим словом в каждую избу пускали.

Матвей Пьеру еще два самоцветных драгоценных камня в руки, подал: «Поминай, мол, друзей».

Крепко обнялись и пошел Пьер на свороток пути, а Матвей зашагал обратно, в курени.

А управитель дал встряску всем за Пьера, кому и не следовало, вдогонку отправил людей.

На том и кончил. Недосуг ему было. Три года остерегался, барской казны не трогал. А тут только время пришло, до француза ли ему было.

А Соломирский в Париже давно мысль затаил: все заводы в Сысерти под свою руку забрать, от казны отобрать. А как? Кого купить? Кому взятку дать?

На его хотенье в Париже болтался какой-то великий князь из близкой родни царского рода. Вот и придумал купить этого князя, подарки ему, сделать.

Понесся барский гонец в завод, строгое господское приказание вез: «По получению сей бумаги доставить в Париж лучшее уменье заводских людишек. В ответе за отбор и представление сам управитель».

Дальше следовала допись: для поделок самоцветов не жалеть. Заводским мастерам за редкость поделки вольную посулить, через полгода отказать — дабы за непригодностью изделья…

У церкви народу после обедни! Управитель барскую грамоту читал. Немало народу обзарилось на посулы господские — каждому хотелось, вольную получить.

Поверил барской бумажонке и Ефимка. Такого голубка из хрусталя, смастерил — одно загляденье. Рот раскрыл от удивления сам управитель, получив в главной конторе от Ефимки голубя. Два огромных сундука, кованных железом, с поделками заводских умельцев, с охраной большой, были отправлены в Париж. На первой паре в огромном рыдване выехал сам управитель.

Мерили люди версты в пути, а как приехали, то не успели коням дать, обсохнуть, а с себя грязь отскрести, да в себя придти в незнакомом месте, как Соломирский гостей созвал, князя пригласил со всеми его прихлебателями.

Накануне званого вечера никто ночью не спал. Все готовились: на, огромных столах, на пунцовом и белом бархате разложили дары уральской земли — самоцветы один другого краше.

Ласково мерцали они, привораживали.

На особицу, у стены на малиновом бархате, на ветке золотой, посадили Ефимкина голубка. Каждый огонек свечи в нем сотней огней отражался, оттого он не хрустальным казался, а драгоценным алмазом горел. Переливался. Да не просто алмазом — сердце рубиновое в голубке будто живое билось. Нашел Ефимка секрет, как грань положить на рубин, — оттого оно живым казалось.

Наступил вечер. Весь господский дом огнями сиял. Гордо ходил Соломирский по залам, ожидая гостей.

Приехали гости. Пожаловал и сам князь. Ходят гости по залам и удивляются: из целого камня мрамора и малахита колонны везде понаставлены. Большущие вазы с резьбой и позолотой, подсвечники в три аршина вышиной всюду стоят. Перед гостями лакеи раскрыли двери белого зала.

Первыми вошли князь с Соломирским, а за ними гости хлынули. Охают, ахают все, восхищаются. Подошел князь с хозяином к голубю, хотел в руки взять, да Соломирский опередил — угодить старался, лакейство проявил; схватил он голубка, хотел открыть рот для приветствия и князю вручить, взглянул на руку, а на ней вместо Ефимкина голубка, что накануне алмазом сверкал (своими глазами видал), простое стекло на руке у него лежало…

— Ай! Ой! — крикнул и тут же упал, возле ног князя. Поднялся шум. Гости вмиг поразъехались, а от стеклянного голубка только одни осколки остались.

А на утро, когда барин в себя пришел, кричал, пеной брызгал, от злости задыхался, а потом за приказание взялся. Составлял, опять кричал и в конце концов написал: «Управителю немедля ехать в завод, мастера, что адские игрушки делает и колдовские шутки выкидывает, — живым взять и заковать в гору… Навечно»…

Во всем обвинил он Ефимку. А это все подстроил тот, кто Пьеру табакерку подложил. Управитель свои выгоды соблюдал. «Ежели будет скандал, то мигом отправит меня граф на Урал, чтоб виноватых схватить», — думал управитель. И опять без ума заметался. Вызвал кучера — силача Санко Летелина. Дал трешню — в одну ночь коней приготовить, все к дороге собрать и на утро, благословись, выехать.

— Куда, Ваше степенство, отъезжаем, — завел было речь Санко — любил говорить парень, да управитель так грозно зарычал, что у Санко от страха под ложечкой засосало. Он задком, задком и из глаз управителя скрылся.

Успел управитель Ефимкина голубка продать за большущие деньги, да еще полтинничек заплатить гранильщику в Париже за подделку голубка из стекла. И на утро выехал в завод для исполнения графского приказания.

Старший лакей Митрич с малолетства был возле барина, с годами силу приобрел, стал степенным, но господ не любил.

Все слышал он, как барин про Ефимку кричал, видел, как приказанье свое сочинял. Не по себе стало ему…

Для виду старик занемог, отпросился у лекаря (он возле барина сидел и пиявки ему на загривок ставил) на рынок сходить, корешков купить от ломоты. Лекарь не стал держать, и Митрич мигом собрался. Окольным путем добрался до дома, где жил Пьер.