Уральский вариант

-- Так всем надоть сказать по разным канавам. И вот, в чью канаву снаряд от беляков в виде презента прилетит, тот, значит, и ихний шпион.

-- Фигню ты придумал, паря, - сказал начдив. - Снаряд - живность летучая. Куды захочет, туды и шарахнет... Лучше надо всех живьем по канавам рассадить и бе... то есть нет, бредня какая-то... Ну ладно, шел бы ты отседова, а то совсем мне голову заморочил...

Политрук пожал плечами и пошел прочь. Василий Иванович подумал с минуту и окликнул его.

-- Дмитрий Андреич, - сказал он миролюбиво. - А ведь ты дело придумал. Только вот чего... Всей дивизии про пулемет говорить, я думаю, нету никакого смысла, да и канав столько не найдешь. Скажем токма тем, кто в штаб заявляется и чего-нибудь такое прослышать может... Вот... Я чего говорю-то, скажем... э... Петьке, конюху Митричу, тебе и Анке... то есть нет, тебе говорить, верно, смыслу тоже нет никакого. Ну вот.

-- Тогда надо сказать. Скажем Петьке, что вон в той канаве, с разбитой телегой, Анке, что вон в той, с лопухами, а Митрич - он старый, ему скажем, что вон там, у леса.

-- Дубина ты, - сказал Василий Иваныч. - В той канаве у леса нашинский пулемет как раз и будет стоять. Вот беляки в него и бухнут.

-- А хрен с ним, - сказал политрук. - Все равно не стреляет. Пусть хоть для политической интри... в смысле для хорошего дела пользу приносит.

-- Ну, черт с пулеметом... Давай скажем им про канавы.

-- Давайте, Василий Иваныч... Вы Петьке скажете, а я - Анне Семеновне, а потом Митричу.

-- А чего ты сам Петьке не скажешь ? ехидно спросил Василий Иванович.

-- Так ведь зол он на меня, Василий Иванович... - горестно сказал политрук, радуясь в душе, что подложит Петьке свинью.

-- А ! Это после того, как ты... Анку... того... в смысле это... Ну, ладно, фиг с тобой, не хочешь - я сам ему скажу...

Глава третья

-- Анна Семеновна ! - позвал Фурманов, вглядываясь в подозрительную темноту кухни.

Изнутри раздался звон посуды и сонный голос:

-- Чего надо ?

-- Давайте, Анна Семеновна, поговорим об любви и нежной дружбе, - предложил Фурманов.

-- Чего ?!

-- Про любовь, говорю, давай потреплемся, Фурманов перешел на более понятный тон.

-- Давай, - сказала Анка, появляясь на пороге в запачканном мукой переднике.

-- Чего печем ? - спросил Фурманов, навостряя нос.

-- Пироги... с крапивой... - сказала Анка, вытирая локтем под носом.

-- Ну, Анка..., - сказал политрук, пытаясь взять ее за талию и галантно повалить на скамейку.

К его удивлению, Анна Семеновна мощно швырнула его об угол двери и спросила:

-- Чего приперся ?

-- Василий Иваныч велел тебе передать, сказал Фурманов, потирая ушибленное ухо, - что пулемет сегодня надо поставить в канаве с разбитой телегой...

-- Ну и чего ? - спросила Анка равнодушно.

-- Ничего.

-- Ну и вали отсюда, - повторный бросок отбил Фурманова к середине дороги, откуда он галопом и добежал до штаба.

Остановившись и отдышавшись, он радостно потер руки. Фурманов не ошибся, когда сказал Анке не про нужную, а про Петькину канаву. Он знал наверняка, кто немецкий шпион, и догадывался, через какое время сведения о поставленном в канаву с разбитой телегой пулемете достигнут вражеского генерала.

Мимо него проехал Василий Иваныч, с саблей наголо и в бурке, запутавшейся от ветра прямо на голове. Было похоже, что начдив не видит, куда он едет, но об этом Фурманов догадался слишком поздно.

Охающий политрук откатился в канаву. Ему было очень нехорошо. Подкованное Митричем лошадиное копыто попало в такое место, нарушения деятельности которого могли серьезно ослабить взаимоотношения политрука и Анки. И не только Анки, а всего женского пола вообще.

Политрук уже начал беспокоиться о своем здоровье, но в это время мимо его прошла Анка с корытом пирожков под мышкой, и Фурманов почувствовал привычное движение какого-то мягкого теплого предмета под планшетом.

"Ну, все в порядке", - подумал он, подбегая к ней и выхватывая из корыта парочку свежих пирожков.

Анка резко развернулась и вмазала политруку промеж ног корытом. Тому пришлось согнуться опять, в глазах, естественно, позеленело.

Обидчица победоносно собрала в корыто пирожки, хмыкнула и удалилась.

Когда темные круги в глазах политрука исчезли, он протер глаза и некоторое время не мог вспомнить, что же с ним такое было. Наконец он сообразил и, прихрамывая на обе ноги, поплелся в штаб.

Под планшетом больше не двигалось ничего.

Василий Иванович, оправляя только что отглаженные галифе, задумчиво передвигался по штабной избушке взад-вперед. Его унылое лицо изображало глубокие раздумья.

В углу сидел Петька с листом бумаги и пером, исполнявший временные обязанности стенографиста. Поскольку начдив молчал, он считал возможным ковырять пером в зубах, чем, конечно же, и занимался.

На листе бумаги было написано одно слово: "Севодни".

Наконец Василий Иванович тряхнул головой, как бы отгоняя пессимистические мысли, и велел запрягать тачанку, но не каурой кобылой, как прежде, а старым мерином. Василий Иванович полагал, что от данного факта может зависить ход истории.