Уранотипия

— Я все думаю, что наша жизнь похожа на лабиринт. Я как-то смотрел на звездное небо и понял, что там тоже лабиринт — звезды движутся по узким предначертанным коридорам, эти пути постоянно проворачиваются у нас над головой, и…

— О, я помню, вы привезли в Париж звездное небо, — ввернул подполковник Львов.

Француз отчего-то скривился, но тут же продолжил:

— Так вот, лабиринт...

Мы должны прожить жизнь, не уклоняясь от правильного пути. Но какой правильный, не знает никто. Если вас не удовлетворяет толкование одного муллы, то вы можете обратиться к другому мулле. Но потом вам, вероятно, придется сменить город — такова цена перемены направления. Знаете историю человека, который жил здесь, в Алеппо, и был недоволен своей жизнью?

Вопрос был риторический, он сам по себе был зачином этой истории. Подполковник Львов переложил затекшие ноги на ковре. Это означало, что он весь внимание.

— Итак, тут жил один правоверный мусульманин. Он жил обычной жизнью: приобрел некоторый достаток, отдал сына в учение, потом поругался с ним, затем помирился. Сын его, впрочем, стал купцом, а не ученым, как того хотел отец. И вот отец, находясь в ссоре с сыном, не мог отказать себе в том, чтобы наблюдать, как разгружается его караван и как потом сын снова отправляется в странствие, взяв, как говорят тут, вещи весом легкие, а ценой — дорогие. Он подглядывал за этим, отодвинув занавеску, но когда сына не было, он все равно ходил к караван-сараю и слушал рассказы других купцов о дальних странах, в которых воду льют на землю, и тех странах, где твердая вода ложится на землю на несколько месяцев. Там, вдали, отделенные пустыней, стояли прекрасные города, в которых он никогда не был.

И вот какие-то шайтаны прилетели к нему ночью, и он покинул дом пешком, неся с собой только то, что успел взять — вещи, весом тяжелые, а ценой недорогие: сыр и воду. Но, как известно, вода в городе имеет одну цену, а в пустыне — совсем другую.

Этот человек быстро покинул городские ворота, и все шел и шел, ночуя днем в тени, а совершая странствие ночью. Правда, его отец был беден и не отдавал своего сына в учение, поэтому странник не умел находить правильное направление в незнакомом месте. Оттого он сам придумал себе правило: найдя тень, он ложился головой в направлении ночного пути. Языка звезд он не знал и просто наслаждался их видом.

Но в пустыне мало тени, и ночевать приходилось кое-как. Дневной сон хуже ночного, потому что злые духи шарят по карманам спящего и человек ворочается. Но, так или иначе, он передвигался по пустыне несколько дней, соблюдая свое правило. Пустыня — все тот же лабиринт, только стены в нем не видны.

Наконец он увидел на горизонте прекрасный город. Он был в точности такой, как о нем рассказывали купцы. Но, более того, он подтверждал мысль одного из торговцев о том, что предметов и сущностей в мире очень мало, а большинство того, что мы видим, лишь отражение нескольких главных. Город был похож на тот, который этот человек только что покинул. У него давно кончились еда и вода, и на шатающихся ногах он вошел в ворота.

Ему казалось, что перед ним мираж, ведь так бывает в пустыне. Но когда он потрогал глиняные стены, то убедился, что они такие же, как во всяком городе, — пыльные и нагретые солнцем.

Ноги сами принесли его на улицу, так похожую на его собственную.

Навстречу человеку выбежала испуганная женщина и принялась обнимать его ноги. Его приняли в этом доме, и он остался.

Жизнь его была счастлива, потому что он быстро приноровился к своей судьбе на новом месте.

Все было хорошо, но иногда он плакал по ночам от тоски по покинутой навсегда родине.

— Это хорошая история, — сказал подполковник Львов, выждав приличествующую паузу.

Длительность паузы показывала, что история не просто выслушана, но обдумана и высоко оценена. Но паузу не стоило делать слишком долгой, потому что рассказчик мог решить, что его собеседник отвлекся или просто заснул.

— Это хорошая история, — повторил подполковник Львов, хотя уже слышал ее, правда, не про Алеппо, и добавил: — А вам не кажется, cherie, что она очень обидна для нас? Даже у этого человека в конце концов оказался дом, а вот у нас… Люди вроде нас вообще не должны надеяться на пенсию, не потому что наши правительства скупы, а потому что не доживают до нее. Да и когда мы вернемся, то будет поздно думать о наследниках. И семья — желание зыбкое, неверное, как город, сделанный из воздуха пустыни. Все будет поздно — настоящее у нас только здесь и сейчас, под этим солнцем.

— Можно привести жену и отсюда, — задумавшись, сказал француз.

— Вопрос в том, сколько людей вы сделаете несчастными: одного или сразу двоих. Смоковница не выживет в Париже. Ну, или где вы там еще присмотрите домик в цветах… Постойте, а вы говорите о живой жене?

— А вы о статуе, что ли?