Уравнение с Бледного Нептуна

За то время, пока мускулистые загорелые люди локоть к локтю прошли мимо Риоли, он понял все. Он стал каждым из них и всеми ими сразу. Он приобщился к их силе и заботам. Ощутил сам — именно ощутил, потому что знал об этом и раньше, убожество темных лачуг, плач неумытых детей, влажный жар зажатой в кулак монеты. Последней монеты.

Как на испорченном телеэкране, мелькали смещенные гротескные кадры. Длинные очереди у биржи труда, сколоченные из фанерных ящиков города, высокие немые ворота завода, закрытый шлагбаум порта, лохмотья в темной арке моста. Станки, лопаты, кучи мусора, портальные краны, пароходные трапы, гнущиеся под тяжестью грузчиков, — все проносилось мимо, просачивалось сквозь сердце и мозг.

Рабочие прошли. Риоли вновь стал самим собой. Но в нем еще жило ощущение единства и силы, которые минуту назад полностью поглощали его. Риоли долго искал подходящее слово, но так и не придумал его. Прозвенел звонок трамвая. Кондуктор завернул маслины в газету. Вернулся на свое место шофер.

— Здоровые ребята, а, сеньор?

Риоли не ответил. Он искал нужное слово. Оно нашлось само, точно выскользнуло откуда-то и легло в нужную ячейку.

— Солидарность, — неожиданно сказал Риоли.

— Это уж точно, сеньор. Скоро эта штука перестанет существовать. Люди смогут, наконец, спокойно жить.

— Я не о том… Я о солидарности.

— Да ведь и я о солидарности, сеньор!

Риоли подумал, что никакой «эффект дубль-ве» или любой другой не смог бы разобщить этих людей. И наоборот, вряд ли бы он смог их спаять сильнее. «Эволюция и революция — это единый процесс», — подумал Риоли и вздрогнул. Ему показалось, что эти слова кто-то внутри него произнес голосом Карабичева.

Машина выскочила на прямую, как стальная линейка, автостраду. Запахло магнолией, лимоном, миртом. Как всегда, неожиданно открылось море. Оно млело в серебряной неге жидкого солнца, дрожащего на голубой зыби.

Белая линия прибоя окаймляла пляж. Купающихся было немного. Черная и серая галька казалась прохладной и влажной.

«…За то, что все сольются реки когда-нибудь в морскую гладь…» — вспомнил Риоли строки поэта.

Глава VI

Уже не раз, возвращаясь домой и проходя мимо комнаты Арефьева, Ружена замечала под дверью бледную полоску света. Однажды она остановилась и прислушалась. Ей показалось, что в комнате Арефьева раздается негромкое жужжание.

Ружена спустилась вниз, взяла ключи и, возвратившись, открыла дверь в кабинет Сергея. «Я была права, там кто-то есть», — подумала она, входя в комнату. На пыльный, давно не метенный пол падал рассеянный розовый свет, но в лаборатории никого не было. Светился усилитель биотоков мозга, задвинутый Сергеем в дальний угол комнаты. Остальные приборы мертвой грудой лежали на темных столах. «Странно, — подумала Ружена, — его же никто не включал?»

Девушка выдвинула аппарат на середину комнаты и повернула регулятор настройки. Большой и малый излучатели засветились еще ярче. Жужжание перешло в радостное гудение. «А ведь прибор работает без питания», — подумала Ружена, увидев небрежно брошенные на пол провода. От этой мысли ей стало жутко. Она еще немножко покрутила рукоятку, торчавшую на блестящем пульте. Расплывчатый поток света превратился в густой лимонный луч. Гудение оборвалось. В комнате зазвучала нежнейшая музыка, печальная и далекая. Будто кто-то очень одинокий пел о неизвестном мире. Удивленная девушка привстала на цыпочки и заглянула в излучатель.

Неожиданное чувство глубокого удовлетворения и счастья охватило ее. Тело стало необыкновенно легким, почти невесомым.

Девушка опустилась на стул, подставив лицо и грудь желтым лучам, льющимся из рефлектора.

— Как хорошо! — пробормотала она.

Постепенно комната, приборы и усилитель, волчком вертевшиеся перед ее глазами, исчезли из поля зрения, из памяти и сознания. Исчезла и она, Ружена Миракова, аспирантка Института телепатии, двадцати трех лет от роду.

Осталось только удивительное непонятное чувство призрачной легкости.

Ей казалось, что миллиарды невидимых ниточек, прикрепленных к телу, тянут в разные стороны и она становится все больше и больше. Было ясно, что сейчас произойдет что-то совершенно удивительное.

Прекрасный, чистый восторг наполнил душу Ружены Мираковой. Она увидела, — но это не то слово, которым можно передать ощущения Ружены, — она познала за сотые доли секунды жизнь своей планеты. Познала одновременно все многообразие чувств и мыслей человечества, весь его сложный и противоречивый дух. Себе она казалась невероятно большой, раздутой до чудовищных размеров. И в то же время она понимала, что где-то, в самой глубине, она остается прежней маленькой Руженой, но в ней кричали миллионы новорожденных детей и хрипели сотни тысяч умирающих, толпы людей смеялись и плакали, работали, отдыхали, думали, играли… Все они определялись одним словом — люди, и все они жили в ней.

Ощущать их в себе, в своей душе было большим неповторимым наслаждением, и оно убивало Ружену. Боль короткими молниями пронизала ее тело, обнимавшее Землю…

Длинный Щапов сердился и недоумевал. Он хмыкал, тряс головой и пожимал плечами.