Урод

Тимофей выложил на стол большой пакет фруктов, отнес в морозилку брикеты замороженного мяса, рыбы. Он был в преподнятом духе, и это дополнило уже воцарившееся здесь хорошее настроение.

– Встретился с твоим, Люба, хирургом, – обратился он к девушке, – врач спокоен и уверен, что все будет хорошо.

– И ты, Валюша, будь спокойна, мы по хозяйству справляемся.

Тихое счастье осторожно и вкрадчиво втискивалось в сердце женщины. Оно было таким трепетным, даже боязливым, как-будто кто – нибудь мог его выкрасть. Оно было даже пока необьяснимым, откуда свалилось и из чего собственно состоит?

Когда, распрощавшись, Тимофей ушел, Валентина, как бы рассуждая сама с собой, спросила дочь: «Интересно чего это он – «сбоку – припека», а так печется о тебе?»

– Мама, Тимофей Павлович близок к Богу. Для них с Марией Ивановной нет чужих людей. Мы читали в Библии, что с людьми надо поступать так, как хотелось бы, чтобы они поступали с тобой. Мудро сказано, правда, мама? Это считается золотым правилом.

Валентина не ответила. При упоминании имени той женщины, которая, в ее понятии, вероломно залезла между ею и дочкой, в груди опять всколыхнулся бунт. Природу этого бунта она не представляла. Даже ревностью это не назовешь, ведь ревность – это спутник безответной любви. А любовь даже мимолетом еще не посещала ее сердце. Даже материнской любви она не испытала, так, одна жалость, смешанная с ужасом, от которого хотелось отмахнуться, убежать, спрятаться.

– У нее, твоей Мариваны, своих детей что ли нет, вьется над тобой, как птица над гнездом? – почти с нескрываемым ехидством спросила Валентина.

– У Марии Ивановны, Люба всегда выговаривала каждый звук в имени дорогого ей человека, несколько десятков детей и над каждым она вьется, как птица над гнездом. Мама, она замечательный человек. Все эти дети инвалиды, к тому же они оторваны от дома, от мамы. Трудно понять неиспытавшему это. Она заменила им мать и постаралась, чтобы интернат для них стал домом, любимым домом, мама.

Валентина хотела еще раз сыхидничать, уточняя не стала ли эта женщина матерью и для Любы, но смолчала. Какая-то неосознанная сила остановила ее.

Разговор с дочерью продолжал преследовать Валентину на кухне, во время приготовления пищи, что для нее было противоестественным. Она никогда не позволяла себе в такой час отвлекаться на посторонние мысли. Еду надо готовить , прикладывая сердце. Только тогда она будет вкусной и полезной. У Валентины был мужской характер, непозволяющий распыляться одновременно на решение нескольких проблем. Как сказал один юморист, каждая проблема у мужчины находится в своей коробочке мозга, отделенной от остальных. И они, эти коробочки, не кантачат между собой.

Что-то из разговора с дочерью подкусывало самолюбие. Унижало Валентину. Но она не могла разгадать что именно, а может быть и не хотела разгадывать. Жизнь никогда не баловала ее. А вот терзать всегда готова была, и Валентина сумела обхитрить ее, спрятав себя в футляр. Когда не отвечаешь на вопрос: «почему?», он, этот вопрос, сам по себе исчезает и больше не мучает. Так легче жить.

Пришла Мария Ивановна. Она долго возилась в прихожей, растирая пальцы ног. «Утопалась, верно, со своими воспитанниками, ей что за дело до чужих детей?» – ворчливо подумала Валентина.

Обедали молча. И молчание было следствием того, что прежде, чем приступить к трапезе, Мария Ивановна, опустив голову, помолилась, создав неожиданную паузу. Валентина заметив, что помолилась и Люба, почувствовала себя «не в своей тарелке». Она никогда не молилась Богу, потому, что никогда не испытывала его заботу о себе, все, что имела, добилась в поте лица своего. Она верила, что Бог есть, но он для нее был чем-то аморфным, неуловимым. Она знала, что его надо бояться – покорает, знала, что он – есть любовь и, хотя никогда не приходилось купаться в лучах его любви, но раз так говорят, значит, оно так и есть, что спорить-то о том, чего не знаешь. Такие взоимоотношения с Богом Валентину вполне устраивали. Притензий она ему никогда не высказывала и считала, что к ней у него тоже никаких притензий быть не может. Слышала, что Бог запрещает убивать, воровать, она этого не делает. Идолопоклонство запрещает, так Валенина даже не знает, что это такое, а, значит, и не занимается этим. У нее спокойно на душе. О чем люди молятся?

Глава 10

Подошла очередь второй операции. Любу клали в больницу. Валентину мучили мысли о доме. Корова должна отелиться. Люба, слушая причитания матери, решила успокоить ее, сказав, что Мария Ивановна берет все заботы на себя. Все будет хорошо. Можно спокойно ехать домой.

От этих слов в груди Валентины опять всколыхнулась обида, но ее, эту обиду, сразу же урезонили заботы, которые на данный момент были важнее. Она без всяких притворств согласилась, что так будет лучше и уехала.