Урод

Было одиноко. Работа – дом, дом – работа. Хотелось выть. Необласканная, недолюбленная, но еще молодая и красивая она проводила рукой по своей эластичной нежной коже и искренне жалела, что ни одна рука не почувствует нежность этой кожи и не насладиться ее прелестью. Казалось жизнь замерла в этой ядовитой тоске, но, увы, годы пролетали сменяя друг друга не оставляя никаких изменений, только сгущая тоску и делая ее еще ядовитее. Иногда вспоминалась дочь, но долго не задерживаясь, уплывала, как ненадоедливый, ни на что не претендующий призрак. Недообдуманной, недовзвешенной причиной тому было поселившееся в интернате спокойствие при виде обустроенности жизни дочери. Ей Валентине куда хуже живется, чем дочери.

Вспоминалось обещание приехать к ней, а как? Мало ли, много ли, забот хватает. Коровенка есть, теленок. Их по утрам надо на выпоса выгонять. Опять же кто будет доить? Доверишься людям, только коровенку испортят. Кому охото пальцы утруждать, высвобождая вымя до конца, а это сразу скажется на удое. Тут куры, гуси, утки. А работа? Кто держать-то будет тебя, если будешь разъезжать по своим надобностям. В деревне работу найти, что в рай попасть.

Так вполне резонно думалось Валентине. Но совсем не так думалось Марии Ивановне. В один из летних дней, возвращаясь с работы домой Валентина заметила у калитки своего дома женщину. Чем ближе, ох, да это же директор интерната. Валентина зашагала быстрее, даже побежала. Женщины обнялись. Ахая, что вот нежданно, негаданно, что есть же Бог, и о ней вспомнили, Валентина наконец достала из какой– то щели над дверью ключ и, открыв дверь, впустила гостью в дом

Не обессудь, Валюша, я к тебе не на денек приехала, отпуск у меня. Так захотелось деревенским воздухом подышать, – говорила гостья совсем неизвиняющимся тоном, как, будто здесь жил человек, испытывающий потребность видеть ее.

– Да, ради Бога, хоть совсем поселяйтесь, я одна от скуки помираю, – отвечала Валентина, совсем не сознавая ответственности за свои слова.

– Ну, совсем, не совсем, а недельку-то погощу, помогу тебе, чем смогу.

Гостья подтянула к себе большую туго набитую сумку.

– Я вот привезла городского лакомства – фрукты, колбасу, у вас тут рынка нет. Ничего не завозят.

– А навезла-то, будто у меня семеро под лавкой, – нарочито возмутилась хозяйка дома.

– Разве фруктов бывает много!– в тон ей отшутилась гостья.

Отшумел чайник. Завершилось чаепитие. Валентина так и не обмолвилась о дочери.

– А у меня для тебя есть еще один подарок, – сказала гостья и вытащила из папки чей-то портрет. – Это Любушка по памяти нарисовала тебя.

Валентина взяла из рук гостьи рисунок.

– Я такая уродина? – толи растерялась, толи расстроилась Валентина.

– Да что ты! Даже, если есть какие недоработки так ведь это почти вслепую нарисовано. Когда она рисовала, так волновалась, все спрашивала, похожа ли? Так ли мама улыбается? Моя мама самая красивая. Ведь на портрете у меня она получилась добрая! – горячилась Мария Ивановна, повторяя слова Любы. Голос ее дрожал.

– Ну, может быть. В искусстве я не разбираюсь, – отошла от конфуза Валентина и положила портрет сверху на шкаф.

«И запылится, и будет лежать там вечно», – подумала Мария Ивановна и тут же осудила себя: «зачем так плохо думать о человеке!»

– Ладно, если какой-то цветок рисуешь, можно его к глазам поднести, руками ощутить, А портрет человека-то как? – высказала свое недоумение Валентина.

– Она видела тебя сердцем. Любушка рисует то, что чувствует, а не то, что видит.

– Валя, а еще я привезла тебе Библию.

– У меня была Библия. Я пробовала читать, ничего не поняла. Там везде твердый знак и слова странные, какие-то «ежи на небеси». Отдала я ее соседке.

–Ну, а эта понятная, переведенная на современный язык, на котором мы сейчас разговариваем. Мне ее подарили благовестники. Начнем читать и что-нибудь поймем.

Глаза уже смыкались: гостья с дороги, Валентина после работы. Где– то на полуслове и уснули.

Утром встали обе спозаранку, одна с подойником выскочила во двор, другая занялась готовкой пищи. Мария Ивановна мучила себя одним и тем же вопросом: почему Валентина не кинулась расспрашивать о дочери сразу же, как сделала бы любая мать, ведь уже несколько лет не видела своего ребенка. Мария Ивановна и в этот раз скрыла от Любы, о поездке в деревню, чтобы она ни в коем случае не догадалась, что поехала приглашать маму, ведь для Любы несравненно важнее, если мама сама приезжает, соскучившись.

Глава5

Прошел уже почти месяц, как уехала Мария Ивановна. Валентина не приняла ее приглашения вполне, как она считала, оправданно и обоснованно, сомнения ее не посещали, раскаяние не мучило. Люба получала квартиру. И директор интерната предлагала переселиться Валентине к дочери, ведь ей, слепой, будет трудно жить одной в квартире.

«Ну да, конечно, «ехать в Москву разгонять тоску». Бросить дом, хозяйство… Как легко люди рассуждают!» – бунтовал разум Валентины.