Уродины

– Театр? Нет, не люблю. Эх, ладно! Поздно уже. Вставать завтра рано. Пойду я. А, и я… вроде как в спектакле играю… Ты если надумаешь, заходи. Спокойной… Ах, да, ты же не… Ну, ты там поосторожнее, – мужик кивнул на край крыши и пошагал прочь.

Такой странный, усатый, пришел и разрушил весь настрой. Я вспомнила, почему поднялась сюда. Почему так больно? Почему никто не слушает? Все что-то знают, но никто не рассказывает. Зачем это все? Тело это меняется. Очень страшно и непонятно. Почему все злые? Зачем взрослеть, если тут все так плохо, во взрослом мире? Все хуже и хуже? Зачем взрослеть, если мы все умрем? Почему кто-то стоит ночью на крыше, а кто-то обнимается у подъезда? Кто-то задает вопросы, а кто-то просто живет?

Шестнадцать

Сестру назвали Виктория, чтобы она не повторила судьбу неудачников с банальными именами. Их счастье было такое показное, что даже неприличное. Все суетились вокруг нее, маленького человека, который еще ничего из себя не представлял и не будет представлять, если ее как следует избаловать. Их воспитание заключалось в том, чтобы говорить Вике утром и вечером, какая она красивая и умная, а остальные положительные качества должны были приложиться сами собой.

Сестра унаследовала от мамы худощавое телосложение, быстрый метаболизм и чрезмерное самолюбие. Маленькая она была лучше, но потом ее испортили подарками и лаской. Она любила капризничать, выпрашивать, закатывать глаза. Быстро стало ясно, что она вырастет «настоящей женщиной», по всем стандартам матери.

Разбитые вазы и испачканные платья ей прощались. Отец был рад купить что угодно, выполнить любую просьбу. На дни рождения дарил ей самые красивые и экзотические цветы, заказывал самые дорогие торты. Мне кажется, если бы она попросила его купить ей слона, или крокодила, или подводную лодку – он бы все сделал, лишь бы это было в пределах его финансовых возможностей.

Она была красива той сладко-приторной красотой, когда смотришь на нее – и вроде глаз не оторвать, но и зацепиться не за что. У нее были довольно примитивные, но гармоничные черты лица, вздернутый капризный нос, небольшие губы бантиком, небольшие глаза – все в меру.

И как ее ни превозносили, она была все равно обычным ребенком, которого нужно было учить ходить, говорить, читать, который часто болел и плакал – и в эти минуты с ней была я, ибо должна быть в доме хоть какая-то мать.

К десяти годам она отрастила волосы до середины спины, а у меня за спиной были три года суицидальных планов. Волосы у нее были темно-русые, идеально прямые. Мама водила ее на недели мод, покупала ей дорогие платья, которые она носила с достоинством, несмотря на свой еще неосознанный возраст. В такие дни они шумно собирались, смеялись, потом надолго уходили, а когда возвращались, подолгу пили чай и обсуждали насыщенный день. Ей было хорошо, она почти не пила.

Иногда я нарочно нарушала их идиллию. Когда Вика только родилась и мама бегала вокруг нее, я стала драться в школе. Маму вызывали в школу, она негодовала, но не ходила. Училась я как на зло хорошо, но рассказывала ей только про оценки ниже пятерок – пусть мучается. Я требовала слишком многого (замечать меня), и вскоре она перестала это делать. Даже перестала попрекать меня лишним весом.

Когда я заканчивала школу, они предложили мне пожить одной под предлогом того, что пришло время учиться самостоятельности. Просто отселим ее куда подальше, придумали они с белым воротничком. Так Вике перешла по наследству моя комната с недурным видом из окна. А у меня начинались лучшие годы моей жизни, еще лучше, чем прежде.

Восемнадцать

Я сидела на жестком стуле и думала, что же мне теперь делать. Я только пришла с выпускного. Вокруг меня – пустая квартира, коробки с вещами по стенам. Рассветало. Знаете, что делают страшные девочки по окончании школы? Конечно, плачут! У меня не было перспектив, не было друзей, самооценки. У меня отклеивались обои! Все было против меня! Меня полнило черное платье, функция которого – стройнить!

Дарить мне подарки – вот это было особое развлечение. Когда мне исполнилось десять, белый воротничок принес красивую коробку с маленьким бантом. Я обрадовалась, бросилась ее открывать, потому что еще верила людям. Там лежало красивое переливчатое платье цвета морской волны. Я его поблагодарила. Он сказал: «Примерь».

Платье было мне безнадежно мало. Я боялась натягивать его дальше, потому что могла порвать. Подумала, он ошибся с размером, с кем не бывает? Принесла платье обратно, сказала, какое оно красивое, но я не могу его принять. Он как-то криво улыбнулся и вышел, ничего не сказав. А потом они с мамой сильно смеялись в соседней комнате.

В детстве я смеялась над тем, как же много наплакала Алиса в мультфильме, а теперь сама ревела без конца. Хорошо, допустим, я толстая, некрасивая, говорила я себе. Надо это принять и двигаться дальше. Кем я хочу быть? Что умею делать? «Ты умеешь жрать,» – подсказывало подсознание, и я снова ревела в утренней тишине.