Уродливое лицо

Через пару дней, когда я полностью восстановился от истощения, мне стало не по себе. Скольким я был обязан, и как мало мог дать. Отчего стал ворчать, как пожилой старик каждый раз, стоило кому-нибудь потревожить меня. Картина грустна и нелепа, как ни посмотри, потому чувство презрения к самому себе достигло непомерных масштабов. Мой спаситель, видя глупое самобичевание, безмолвно подозвал к себе и, после непродолжительного ворчания с моей стороны, повёл куда-то. Он долго шёл, сохраняя дистанцию, видимо, чтобы я потомился в своём диком смущении. Недалеко от дома простиралось поле, остановившись у инструментов пахаря, мужчина посмотрел на меня и указал пальцем на работу, которую я должен был сделать.

— Вспаши поле — успокоишься. — кротко произнёс он и удалился, оставив меня наедине с вереницей уродливых мыслей.

Его удивительная способность, выражать мысли кратко и без лишних эмоций, не всегда помогала понять, о чём думает неприглядного вида мужчина, осуждает или одобряет. Его лицо не помогало, а ведь это — его прямая функция. Мне лишь пару раз удалось застать его улыбку и мягкий взгляд, и всё он дарил лишь своей жене. Тем не менее, он никогда не был груб, лишь иногда угрюмо вздыхал, провожая взглядом чью-то ошибку.

Я начал пахать, разложив вокруг себя инструменты, назначение которых пришлось постигать по ходу, в итоге, проводив своё упорство, оставил лишь лопату, которой и работал. Я пахал до самой ночи, пока мужчина не вернулся забрать меня. Он принял работу, любезно не подмечая огрехи, похлопав по спине и поблагодарив.

— Как ощущения? — спросил он, забрав лопату и передав мне кусочек хлеба, который я за секунду проглотил, словно голодный шакал.

— Всё это — довольно странно для меня. Всю жизнь меня терзали муки моего уродства. И вот когда я нашёл вас, вся моя жизнь как будто потеряла смысл.

— Пару дней на поле — станет легче. — мой взгляд обвёл вспаханные просторы и в недоумении остановился на лопате в руке мужика. — дело не в том, чтобы вспахать поле, — пояснил он. — а в том, чтобы понять, зачем ты это делаешь.

Все следующие дни я, не дожидаясь пробуждения хозяев, встречал рассветы на поле. Весь в земле, промокший от пота и сходящих с лица эмоций, спина ныла, руки застыли, обхватив ручку лопаты, казалось, я слился с ней и стал частью поля. Кто бы ни проходил мимо, был далеко за пределами моих мыслей. Всё слилось воедино: природа, люди, животные, моё лицо.

Жена моего спасителя приносила еду и следила за тем, чтобы я хоть иногда отдыхал. Её одну я видел в эти дни. Она была приветлива и нежна, словно ангел, что оберегает лицо души от ужасов плоти.

И под чарами сияющих глаз я, потеряв всякую застенчивость, спросил:

— Как вам удаётся быть такими счастливыми?

— Что вы, так было не всегда. Всё было совсем иначе, пока не грянуло несчастье. Пожар и отчаяние. В тот день мы потеряли не только лицо моего мужа, но и нашего сына. — её лицо потеряло улыбку, а глаза на секунду потухли. — Ничего. — тихо произнесла она. — Не скажу, что было просто. Он настаивал на моем отъезде, не хотел тянуть меня в пучину. А что я? Разве я могла? Люди любят не лицо, не руки и не тело, а то, что внутри, а это осталось у моего мужа таким, как прежде. Пережить утрату сложно, но лишь тепло родного человека способно растопить любое горе.

— Вы прекрасны. Никогда бы не подумал, что встречу такую, как вы. Я бы с радостью похитил вас, не будь так благодарен вашему мужу. — к счастью, она засмеялась.

— Вы не найдёте то, что ищете, нигде.

— По-вашему, я обречён?

— На самом деле, никто не обречён. Но вы должны искать покой в себе.

— Ваш муж, кажется, не справился бы без вас.

— Кто знает. Порой вместе легче, порой нет. Но пока вы сами не откроете глаза, никто не покажет вам мир таким, какой он есть.

Её слова меня ранили. Я был слишком слаб и глуп, чтобы понять её, ибо искать что-то в себе гораздо сложнее, чем где-либо. Нет карты, нет помощи, а на кону счастье всей жизни, и, кто бы сказал, что это такое. Но когда я видел, как она смотрела на своего любимого, в груди что-то растекалось, что-то тёплое то ли зависть, то ли умиление.

Её муж очерствел вместе со своим лицом, но этот человек не был уродлив, им был я. В чём бОльшая трагедия, родиться безобразным и никогда не знать иного пути, или иметь и потерять? Я искал уродство, а нашёл красоту, и смотреть на неё оказалось гораздо сложнее…

Без прощаний и благодарностей я оставил их как-то ночью, прихватив только свои вещи. Многое хотелось сказать, но слов я не нашёл, впрочем, думаю, они и без них понимали, на сколько я мог быть признателен.

И на рассвете я навсегда покинул деревню, оставив лишь вспаханное поле и свою маску.