Уроки

Рослюк снова возвратился к злосчастному совещанию, начал рассказывать о нем еще раз, со всеми подробностями. И в душу Майстренко закралась грусть о чем-то далеком, давно утерянном.

- Думаешь, я бросил школу и сложил оружие? - ни с того ни с сего спросил Рослюк.

- Нет. Я сейчас думаю о твоем здоровье. Тебе, коллега, надо капитально подлечиться.

Рослюк исподлобья взглянул на Майстренко, в его взгляде мелькнуло и разочарование, и удивление.

- Ну, хорошо. Пойдем ужинать.

После стакана крепкого домашнего вина щеки Рослюка слегка порозовели.

Он вдруг поднялся, нашел среди книг какую-то бумажку.

- Только запомни: это письмо писал человек, который, в общем-то, неплохо закончил нашу десятилетку. Имею в виду его оценки в аттестате. Возьми, прочитай.

Майстренко пробежал глазами письмо. Оно пестрело множеством смысловых, грамматических и каких угодно ошибок. Возмущение Валерия можно было понять...

- Забавное письмо, - сказал Иван Иванович.

- И только?

Надежда Максимовна принесла вареники с творогом. Они вкусно дымились парком посреди стола. Рослюк не обратил на них внимания, как и не замечал слов матери о том, что, мол, зря он шел с Голомегой наперегонки, что из-за онучи подняли бучу. Иные до седин учат и слывут уважаемыми в городке, а ты вон похудел, почернел, все тебе - враги. Рослюк видно, уже привык к таким упрекам, как привыкают ко всему на этом свете. Когда мать вышла, он сказал:

- За последние годы в вузы поступало сто сорок два наших ученика, а поступило всего семнадцать. Всем другим поперек дороги стали язык и литература, то есть то, что преподаем мы с Голомегой... Такова арифметика. Я ушел, но это совершенно не значит, что я на все махнул рукой.

- Сам виноват, - сказал Майстренко не очень убежденно. - За один год с твоих уроков дети вынесли двоек больше, чем за десять предыдущих. Кто будет терпеть подобное? К тому же двойки твои попахивают демонстрацией и, кроме того, свидетельствуют о педагогических способностях учителя. - Последние слова Майстренко произнес как-то легко, по инерции, и вскоре понял, что они были чужими: принадлежали, кажется, Василию Михайловичу. Директор их часто повторяет, когда речь заходит об успеваемости.

На Рослюка они не произвели никакого впечатления. Должно быть, он привык к таким замечаниям в своей школе.

"Рослюку, разумеется, нелегко сейчас, но... кажется, он кичится своей бедой: мол, вот каков я, Валерий Игнатьевич Рослюк, встал против всех. Я - и все остальные". Эта мысль придала Майстренко немного уверенности, потому что, в общем-то, он чувствовал себя здесь неуверенно. Его одолевали сомнения, мысли беспорядочно роились в голове. Майстренко словно вел двойную игру: с собой и Рослюком, это и накладывало отпечаток на его слова. Не зря же хозяин все время поглядывал на Ивана Ивановича, и в его взгляде легко было заметить любопытство, смешанное с легким удивлением и иронией.

Они говорили до поздней ночи. Дважды проветривали комнату. Когда выходили покурить во двор, Майстренко прислушивался к тихому гулу завода ну, все здесь точно так, как и в Малой Побеянке. Перед его глазами возникала тоненькая фигура Любарца. Он так выразительно видел Романа! А кто же это за ним? Лицо какое-то расплывчатое, смазанное, хотя равнодушие на нем хорошо просматривается. Но кто же это? А впрочем, какая разница. Василий Михайлович, Никита Яковлевич или он, Майстренко...

Говорил больше Рослюк. Когда же очередь доходила до Ивана Ивановича, он отделывался общими фразами: все, мол, хорошо, работаю. Дома тоже нормально. А здесь проездом. Еду из Киева, жена посылала к родственникам...

- Будем спать, - предложил наконец Валерий Игнатьевич. - Ты же с дороги?

- А когда мой поезд, не знаешь?

Рослюк ответил только тогда, когда улегся уже в постель.

- В двенадцать тридцать семь. Спокойной ночи!

Майстренко долго не мог уснуть, хотя и устал с дороги. "Обиделся Валерий. Кто-кто, а я должен был его поддержать. Тоже вон ворочается, не может уснуть... Нет, завтра я обязательно скажу ему: ты молодец, Игнатьевич! Я не смог бы так..."

Утром Майстренко встал тихо, чтобы не разбудить Рослюка - слышал его прерывистое дыхание, - вышел во двор. Надежда Максимовна хлопотала по хозяйству.

- Что же вы, Иван Иванович? Легли ведь поздно...

- Не могу спать в чужом доме, Надежда Максимовна, давняя моя беда.

- Может, твердо было?

- Что вы? Спасибо!

Пока он умывался, Надежда Максимовна собирала яблоки в ведра, приговаривая, что сорт неважный, не держится на дереве.

- Теперь я пойду поброжу. У вас очень хорошо, чудесное место. А Валерий пусть поспит, ему нужно много спать.

Майстренко вышел за калитку, вдохнул полной грудью утреннего воздуха и пошел по желтым листьям, оставляя позади все тревоги. Прочь сомнения! Прочь беспокойные мысли! Есть только небо, воздух и тихие расслабленные деревья...