Ушаков

— Наш монастырь возник на острове еще ранее Смутного времени. Укрепился здесь люд православный. Однако набеги самозванцев и грабежи разной вольницы поволжской нас богатыми не сделали. Храм наш Богоявления самый богатый в округе, и звон от него возвещает, что на Руси все спокойно. — Федор поднялся и с трудом прочитал «Лета 7124 поставил сей колокол раб божий старец Киприан Евтихеев сын на острове Богоявленском и Пресвятой Богородицы и к Николе и к Леонтию Чудотворцу по своей душе и по своих родителях».

— Ну вот, сейчас ступайте вниз и поезжайте к родителям, а я вас звоном догоню, — попрощался монах.

И действительно, при подъезде к Бурнакову, как только они выехали из леса, с вершины колокольни сорвался и покатился по макушкам сосен переливчатый ком звонов, наворачивая на себя застывшую морозную тишину.

На широкое крыльцо усадьбы, как бы услышав сигнал, высыпали все домочадцы: отец с матерью, братья, сестра, дворня. Отец махнул рукой, с крыльца кубарем скатился парень с факелом в руках, подбежал к забору и поднес невесть откуда взявшейся пушчонке пламя. Пушчонка бахнула.

— Ну батя! Встречает как адмирала! — радостно и смущенно поворотился к соседу Федор Федорович. — Где только бахалку раздобыл? — Соскочил с облучка и побежал к родным, вытянулся, отдал честь и отрапортовал: — Господин сержант! Капитан-лейтенант Ушаков, возвратившись из дальних Европий, прибыл в гавань Бурнаково для семейных баталий! — и обнял отца. Вслед за матушкой, оттолкнув отца, повисла на нем Дарьюшка.

— Феденька! Феденька! Красивый какой! Важный! — Обцеловала всего.

— Кыш! — ласково отвел ее Федор Игнатьевич. — Пройдемся по саду, пока мать остаточки на стол донесет. А вас как звать-величать? — И дальше уже, как со старым знакомым, изъяснялся с адмиралтейцем.

Припорошенный утренним инеем сад отряхивал блестящую одежду, обнажая застывшие ветви яблонь и вишен. В беседке, сделанной под крепостную башню, фыркал паром самовар, лежали только что испеченные калачи, пироги и пышки.

— Пожалуйте по чашечке! — пригласил гостей. Старый преображенец, он знал, как важно после дальнего похода вот так, просто постоять в родном саду под голубым небом, полюбоваться белой березой, сгрудившимися в углу сада рябинками с не склеванными еще красными ягодами, послушать тишину. И действительно, суетливость исчезала, волнения и тревоги оседали на дно души, чувства становились прозрачными и незамутненными. Хорошо быть дома после длительной отлучки!

Адмиралтеец тоже заразился всеобщей радостью, расспрашивал про имение, любовался зимним садом, его аллеями, высокими соснами, закутанными в солому яблонями.

— Представляю, какова сирень здесь по весне! — размахивал он руками.

— Да, сударь, тут царство цветочное и птичье, — довольный, пояснял Федор Игнатьевич. — Параскева Никитична тут царица. Я больше по части охоты да сенокосных угодий. — Пригласил в дом, попросил располагаться и через час собраться к обеду.

В большой гостиной стол был накрыт заранее. Параскева Никитична заставила его блюдами со студнем, ветчиной, огурчиками, рыбой вяленой и копченой, долбленочками с икрой и грибками, брусничкой моченой, клюквой мороженой.

В центре Федор Игнатьевич водрузил штофы с наливкой, настойкой и чистой водкой, жбаны с пивом и медовухой, окружив их гранеными рюмками.

— Прошу с морозцу сперва сладенького медку, потом с пивцом, потом с винцом, а под конец и голенького простачка, — приговаривал и балагурил он, разливая уже нетвердой рукой напитки.

Выпили за встречу, за благополучный приезд, за гостя дальнего. Федор Федорович причмокнул:

— Рыжик — гриб царский. В Южной Мессине лихорадка меня прихватила, в жар бросила, в бред, так вот когда лекарь италийский спросил, чем лечить, я сказал: рыжиком. Он мне с сожалением ответил, что такого лекарства у них в Италии в помине нету.

— Но и груздочек неплох, тоже здоровья прибавляет, — добавил чиновник, отправляя покрытый сметаной гриб вослед холодной с морозу водочке.

Насытились, нахвалили хозяйку и перешли в отцов кабинет. Адмиралтеец с интересом смотрел на картину, где был нарисован развод караула преображенцев перед Зимним дворцом, подивился карте во всю стену, на которой отмечены были места, где побывали Ушаковы, провел рукой по корешкам книг на полке: все военные. Федор Федорович вышел куда-то, потом торжественно занес и поставил на высокую тумбочку сосуды невиданной белизны.

— Ой, что за прелесть и тонкость! — заохали все женшины.

— То порцелиновый сервиз китайский, в Лиссабоне мной приобретенный. Порцелин-то слово не китайское, но поргутальское, а по-китайски то каолин, еще кто-то называет фарфор. А порцелин не что иное, как в огне пережженная и наполовину в стекло обращенная материя. Особливая белизна к числу его добротностей принадлежит и зависит от материй, его составляющих. Пейте из него чай, кофей или другие напитки и вспоминайте, что я в морях плаваю…

Все осторожно повертели, покрутили чашечки, кувшинчики и удобно расселись на диванчиках, стульях, на лавке, покрытой медвежьей шкурой.