Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак

Я смеюсь над дождем, Насморком небес, Что он по сравнениюс желчными слезами Глубокого сердца,томящегося скукою!

В то время как Самуил пел последние слова своего куплета, сверкнула чрезвычайно яркая молния и осветила своим великолепным сиянием группу из двух всадников. Оба они казались одного возраста — 19-ти, 20-ти лет. Но этим и ограничивалось сходство между ними. Один из них, вероятно, тот, кого звали Юлиусом, был красивый белокурый бледный голубоглазый юноша, среднего роста и очень изящного телосложения, юноша-Фауст. Другой — по всей вероятности, тот, кого звали Самуилом, был высокий тощий, с переменчивым серым цветом глаз, с тонким, насмешливым ртом, черными волосами и бровями, высоким лбом, большим согнутым носом и казался живым портретом Мефистофеля.

Оба были одеты в короткие сюртуки темного цвета с кожаным поясом. На них были узкие панталоны, мягкие сапоги и белые шапочки с ремешками. Как можно было заключить из предыдущего разговора, оба были студенты.

Застигнутый врасплох и ослепленный молнией, Юлиус вздрогнул и закрыл глаза. Самуил, напротив, поднял голову и его взгляд спокойно встретился с молнией, после которой все вновь погрузилось в глубочайшую тьму.

Но не успела еще потухнуть молния, как ударил чрезвычайной силы гром, отзвуки которого раскатились по окружающим горам и безднам.

— Милый Самуил, нам, кажется, лучше будет приостановиться. Движение может привлечь на нас молнию.

Самуил вместо ответа громко расхохотался, вонзил шпоры в бока своего коня, и тот помчался вскачь, разбрасывая копытами искорки от ударов о камень. А его всадник в это время громко пел:

Смеюсь над молнией,Этим спичечным огоньком! Что стоит этот смешной зигзагПо сравнению с огнем взгляда, полного горечи!

Так он сделал сотню шагов вперед, потом повернул лошадь и подскакал к Юлиусу.

— Ради бога, Самуил, — вскричал тот, — стой на месте, успокойся, угомонись! К чему эти выходки! Разве теперь время петь. Ведь ты делаешь вызов самому Господу богу. Смотри, чтобы он не принял твоего вызова.

Новый удар грома, еще ужасней, чем первый, разразился прямо над их головами.

— Теперь третий куплет! — вскричал Самуил. — Мне везет: само небо мне аккомпанирует, а гром поет припев.

И в то время, как гром грохотал вверху, Самуил во весь голос пропел:

Смеюсь я над громом, Припадком кашля,

одолевающим лето. Что он по сравнению с криком Любви, терзаемой безнадежностью!

На этот раз гром несколько опознал, и Самуил, подняв голову кверху, крикнул:

— Ну что же ты, гром! Ты не соблюдаешь ритма! Пой припев.

Но грома не последовало, и на призыв Самуила ответил только дождь, который полил, как из ведра. А затем уже ни молнии, ни грома не пришлось призывать, потому что они разражались без перерыва. Юлиус испытывал то особенное беспокойство, которого не избегают даже самые храбрые люди перед лицом разнуздавшихся грозных сил природы. Ничтожество человека среди разгневанной природы стесняло его сердце. Самуил же, напротив, весь сиял. Какая-то дикая, зверская радость сверкала в его глазах. Он приподнялся на стременах. Он махал своей шапочкой, словно ему казалось, что опасность уходит от него, и он призывал ее обратно. Ему нравилось ощущение его мокрых волос, развевающихся от ветра и бьющих его по вискам. Он смеялся, он пел, он был счастлив.