Ущелье дьявола

- Я думаю об отце.

- Об отце! По какому же случаю задумался ты об этом знаменитом учёном, скажи, пожалуйста?

- Эх!… Да думаю о том, что завтра в этот самый час у него, пожалуй, уже не будет сына.

- Ну, милый человек, не будем заранее писать завещания, - сказал Самуил. - Завтра ведь и мне предстоят те же опасности, что и тебе. Завтра об этом мы и подумаем.

- Будь спокоен, - сказал Юлиус, - моя воля и моё мужество не ослабнут перед лицом опасности.

- Я в этом и не сомневаюсь, Юлиус. Но если так, оставь ты свой угрюмый вид. Вон я вижу, идут пастор с дочкой. Эге, я вижу с ними к тебе вернулась и улыбка. Значит, она тоже вместе с ними ходила в церковь.

- Экий ты злой, - сказал Юлиус.

Пастор и Христина вернулись домой. Христина пршила прямо в дом, а пастор поспешил к своим гостям.

Глава четвёртая

Пять часов пролетели как пять минут

У пастора Шрейбера было строгое и честное лицо немецкого священника, который исполняет сам всё то, о чём проповедует. Это был человек лет сорока пяти, следовательно, ещё не старый. На лице его лежал отпечаток меланхолической и серьёзной доброты. Серьёзность порождала его профессия, а меланхолия явилась вследствие утраты им жены и дочери. Он, видимо, был неутешен, и в душе его происходила непрерывная борьба между мраком человеческой скорби и светом христианского упования.

Он поздоровался с молодыми людьми, осведомился, хорошо ли они выспались и поблагодарил за то, что зашли к нему.

Минуту спустя колокол прозвонил к обеду.

- Пойдём к моей дочери, - сказал пастор. - Идите за мной.

- Он не спрашивает, как нас зовут, - тихо прошептал Самуил, - так не стоит и называть себя. Твоё имя может показаться слишком блестящим по сравнению со скромным званием девочки, а моё прозвучит как-то по-еврейски в ушах набожного добряка.

- Хорошо, - сказал Юлиус. - Представимся принцами инкогнито.

Они вошли в столовую, где уже была Христина с племянником. Она грациозно и робко поклонилась молодым людям.

Сели за четырёхугольный стол, уставленный хотя простыми, но обильными яствами. Пастор поместился между гостями, напротив него села Христина, а между ней и Юлиусом - ребёнок. В начале обеда разговор как-то не клеился. Юлиус, смущённый присутствием девушки, молчал. Она, казалось, сосредоточила всё своё внимание на маленьком Лотарио, за которым ухаживала с материнской нежностью, а он называл её сестрой. Разговор поддерживали только пастор и Самуил. Пастор был доволен, что у него в гостях студенты.

- Я сам был «студиозусом» - заметил он. - В то время студенческая жизнь была весёлая.

- Теперь она несколько грустнее, - сказал Самуил, посмотрев на Юлиуса.

- Ах! - продолжал пастор. - То была лучшая пора моей жизни. Впоследствии я довольно дорого заплатил за это счастье. Тогда я верил в жизнь, а теперь наоборот. Разумеется, я говорю все это не для того, чтобы разочаровывать вас, мои молодые гости. Видите, я говорю это почти весело. И во всяком случае, я желаю прожить ещё до того времени, пока увижу Христину счастливой в доме её предков.

- Отец! - перебила Христина тоном нежного упрёка.

- Ты права, моя златокудрая мудрость, - сказал пастор, - переменим лучше разговор… Знаешь ли ты, что по милости божьей ураган, разразившийся сегодня ночью, пощадил почти все мои дорогие растения?

- Вы ботаник, сударь? - спросил Самуил.

- Да, немного занимался этой наукой, - сказал пастор с оттенком гордости. - Вы, вероятно, сами ботаник?

- И я занимаюсь иногда, в свободное время, - ответил небрежно молодой человек.

Потом, дав хозяину время изложить свои научные сведения, Самуил вдруг обнаружил глубокие и серьёзные познания, так что поразил достойного пастыря своими оригинальными взглядами и мыслями. В конце концов, все тем же вежливым, холодным и слегка насмешливым тоном, словно не замечая того, что делает, он совершенно сбил с толку превосходством своих познаний поверхностно образованного и несколько отсталого пастора.

Между тем, Юлиус и Христина, молчавшие до сих пор и только украдкой наблюдавшие друг за другом, начали мало-помалу сближаться.

Сначала в этом им помог Лотарио. Не решаясь ещё сам заговорить с Христиной, Юлиус начал задавать ребёнку вопросы, на которые Лотарио не мог ответить и поэтому обращался постоянно к сестре за разъяснениями. Выходило, что Христина отвечала одновременно и мальчику, и Юлиусу. А Юлиус был счастлив, потому что мысли молодой девушки передавались ему нежными и милыми устами ребёнка.

Благодаря такой тактике, к концу обеда все трое стали уже друзьями.

И когда все поднялись, чтобы перейти в тенистый сад пить кофе, у Юлиуса сжалось сердце, и он нахмурился при виде подходившего к ним Самуила, который мог помешать их приятной беседе. Пастор ушёл в это время за старой французской водкой.

Юлиуса привели в негодование развязные манеры Самуила и его спокойно-нахальный взгляд, устремлённый на эту восхитительную девушку, когда он подходил к ним.

- Нам следует извиниться перед вами, мадемуазель, что мы сегодня поутру так глупо помешали вашим занятиям с маленьким племянником, - начал Самуил.