Ушедший

«Не отдам тебя…» Почему не «не отпущу»? В его манерах, словах, поведении чувствовалась властность, которой ранее не было, яростная жестокость. Он будет биться за свои интересы так, как не могут биться за свои идеалы джедаи – никого не щадя. Это нравилось ей и пугало одновременно. Она привыкла к его идеологическому отречению от фанатичности. Прежде он верил и боролся за мир, как джедай. Ему несвойственна была жесткость воина стоявшего за мир в своём доме; он, как и все джедаи, думал об общем благе. Но Лорд, стоявший перед ней, не был джедаем, он научился понимать, что значит своё, и как вещь, как устройство… как собственность, он не хочет отдавать её. Мучительно остро пришла обидная мысль: она его жена, но не собственность.

— Тогда я аннулирую наш брак, и при собрании священников Тида его признают недействительным по причине твоего происхождения, — её гордость взяла рычаги управления, считая, что она сможет удержать ситуацию.

— Аннулируешь? — переспросил он, так словно не услышал всё остальное. — Аннулируешь?!! — он резко дёрнул рукой в сторону, и диван с журнальным столиком, пролетев пару метров до стены, врезались в неё. — Аннулируешь три года нашей любви? Ожиданий? Надежд? Я с того света возвращался думая только о тебе! Я все страхи войны переживал и возвращался к тебе! Я убивал, чтобы ты жила в мире! И ты хочешь всё это аннулировать?!

Ещё один мучительный удар, который она не могла вынести. Падме просто села и заревела. Она ничего не могла на это ответить, она не знала, что ей делать. Хотелось раствориться, исчезнуть, расщепиться в пыль, и ничего не чувствовать. Боль разрывала её изнутри, истерика затопляла разум. Она не могла контролировать себя рядом с ним, не могла собраться, и быть просто политиком, она не могла заставить себя быть даже женщиной-политиком. Его присутствие подавляло всё: темперамент, упрямство, силу воли. Ещё днём она выступала перед сотнями мужчин, доказывая свою точку зрения, убеждала их и парировала в очень сложных дебатах. Но сейчас она просто ревёт на стуле, не в силах подобрать даже правильных слов… Почему с ним так сложно?

— Республика, Органа. Развод… это конечно хорошо, — пробормотал он себе под нос. — Но ты моя и я тебя никуда не отпущу, — он обнял её, и постарался поцеловать заплаканное лицо.

Падме отвернулась, она уже приняла пускай мучительное, но правильное решение:

— Энакин, не надо. Я не хочу быть с тобой. Я хочу развода.

Он опустился на колено, снова завладев её руками и взглядом:

— Я молю тебя, Ангел… ты самое дорогое, что осталось у меня. Риазиль и Белый флот – это всё для тебя. Мы же так мечтали улететь от всего этого: от Сената, Ордена, от войны и политики. Мы создадим наше государство, наш мир. Мы сможем всё начать заново. Я уничтожу Палпатина с его Империей, и мы сможем спокойно жить. У нас будет малыш. Ангел, не надо развода.

Слёзы стали высыхать, она смотрела на него, и уже не верила.

«Ты самое дорогое, что осталось у меня» – при этом полгода войны и ни одной весточки или попытки связаться.

«Мы создадим наше государство, наш мир» с такой же политикой и войной.

«Я уничтожу Палпатина с его Империей» звучало как – «Я снова улечу на войну с ситхом, а ты останешься молиться, чтобы я вернулся».

«У нас будет малыш» – ему, наверное, надо было рассказать, что случилось с её репродуктивной системой после удара молниями Силы и доставанием из неё мёртвого младенца, и чего ей стоила попытка догнать его, и нервный срыв после. Но его это уже не касается. Теперь она проходит длительный курс лечения, результаты которого будут видны нескоро. А если результатов не будет, то вероятнее всего ей нужно будет сделать частичный клон некоторых репродуктивных органов, и после ряда операций, если всё как надо приживётся, она сможет задуматься о ребёнке. Есть ещё варианты, и её ресурсы позволяют не остаться бесплодной, но о малыше следующие пару лет думать не стоит. Эту болезненную тему она временно закрыла для себя, продолжая курс лечения. Ей и так постоянно было больно. Амидала врала, что больше не хочет быть с ним, врала ему, себе, но они больше не могут быть вместе. Ей надо выстоять ещё чуть-чуть, добиться развода, и она сможет свернуться калачиком в постели, выплакаться до рассвета, чтобы завтра встать и подумать, что делать теперь.

— Энакин, я не хочу, чтобы мы так расставались, но я больше не желаю такой жизни. Дай мне развод.

Он проигнорировал её, пытаясь поцеловать в губы, считая, что это может всё исправить. Глупо. Она отвернулась, выстраивая перед собой непробиваемую стену. Их физическое влечение уже не поможет в их идеологических разногласиях. Поцелуи стали настойчивее, Падме стало сложнее держать оборону, она попыталась встать. Но он не позволил ей.

— Энакин, пусти, — она упёрлась руками в его плечи, желая оттолкнуть.

Он приподнялся, перехватив её за руки. Падме вскрикнула от боли:

— Что ты делаешь? Мне больно!

Он ослабил хватку:

— Прости, — и снова притянул к себе. — Я очень скучал.

Его близость и голос завораживали, но она не могла себе больше этого позволить.