Ушли клоуны, пришли слезы…

«Моя милая, хорошая Норма!

Все слова излишни в такой час, это мне хорошо известно. Но если бы ты, убитая горем, сидела сейчас в моей квартире во Франкфурте, я снял бы с книжной полки „Рене“ Шатобриана и указал бы тебе на следующую мысль: „В глубокой душе больше места для боли, чем в мелкой…“ У тебя она есть, эта душа, душа воистину глубокая, и она всегда была такой, еще до того, как в ней поселилась эта неописуемая, опасная для жизни боль, еще до первой твоей ужасной потери. Для нашего мира было бы куда лучше, живи в нем больше таких людей, как ты.

Пожалуйста, не воспринимай эти слова как неловкую попытку утешить. Никакого утешения не может быть, и достославное время тоже не целитель наших ран, оно лишь способно скрыть их. И всякий раз мы должны с боем постигать истину, что наша жизнь теперь — обрубок с ампутированными конечностями. Для человека твоего типа, моя дорогая, пригодится еще одна мысль, которую я недавно вычитал в романе Пьера-Жана Жува „Пустой мир“: „Нет великой жизни без великих увечий“.

Не сердись на меня и не говори: мне-то от этого какая польза? Я уже сказал, что утешения нет и быть не может, но есть друзья. И хотя в первый момент встречи ты чувствуешь себя совсем несчастным человеком, когда-нибудь их слова, жесты, руки, ладони и плечи оживут в твоей памяти, чем-то отдаленно напоминая детскую колыбель, в которую хочется упасть, чтобы тебя укачали. Это может очень помочь в час безграничного отчаяния. Дорогая Норма, позвони мне в „Атлантик“, когда захочешь и сможешь. В любое время дня и ночи.

Тебя обнимает твой старый, всегда верный друг

Алвин»

5

— Отель «Атлантик» слушает. Добрый день!

— Здравствуйте. Соедините, пожалуйста, с господином министром Вестеном.

— Минутку.

Потом Норма услышала спокойный низкий голос:

— Вестен слушает!

— О-о, Алвин! Спасибо за письмо! Я тебе очень благодарна! Я думала, ты в Токио…

— Я был в Токио. Вернулся два часа назад. Через полюс и Анкоридж. Я дважды звонил тебе из Токио, когда узнал… Но никто не отвечал…

— Да, я мало бывала дома. Сам знаешь, сколько разных формальностей. Полиция не выдавала тело целую неделю. До вчерашнего дня. Сегодня днем я похоронила моего мальчика…

— Норма, бедная ты моя!..

— Мне было очень тяжело, Алвин. А теперь вот пришло твое письмо. И ты сам рядом.

— Приехать к тебе?

— Пожалуйста, Алвин, приезжай! — И спросила: — Что тебе приготовить? Я не знаю, что у меня в холодильнике, но что-нибудь найдется.

— Я пообедал в самолете.

— А мне кусок в горло не идет. Как хорошо, что мы сможем поговорить! У меня есть еще твое любимое вино «Барон де Л».

— Несколько стаканчиков пропущу с тобой. До скорого! Через полчаса я у тебя.

— Спасибо.

— Не надо, — сказал он. — Не благодари меня. Достань вино и постарайся его охладить.

— Да, Алвин, да.

— Только не чересчур.

— Нет, нет. Знаешь, как я тебе благодарна… Не перебивай! Я так благодарна тебе за то, что ты всегда, всегда готов помочь мне!

— Ну, в этом смысле и ты отвечала мне взаимностью, — сказал Алвин Вестен.

В апреле ему исполнилось восемьдесят три года.

Едва переступив порог, он поцеловал ее в щеки и в лоб, а потом молча обнял и нежно провел ладонью по спине. Потом они еще долго стояли так, и его рука продолжала мягко гладить ее дрожащую спину…

Бывший министр Алвин Вестен уже давно заменил рано осиротевшей Норме отца.