Успеть изменить до рассвета

— Да тихо все. Благородно. Она ведь одна, Ритка. Детей двое. Подняла их. Старшую выучила. Теперь Машка по распределению в Челябинскую область уехала. Письма шлет. (Да, значит, двоюродная бабка, с которой ты, Варя, имела подробную беседу, в своей юности правоверной комсомолкой была — по распределению вон поехала.) Семка учится.

— Учится — где?

— В строительно‑архитектурном, в Москве. На третьем, что ли, курсе.

— В какой группе? Факультет какой? Специальность?

— Ох, нет, этого я не знаю.

— Ладно, это мы выясним непосредственно в институте. Ведут ли они, мать и сын, между собой или с соседями антисоветские разговоры?

Весь строй моей беседы напрочь отметал любые повороты для флирта, и женщина подтянулась, посерьезнела. Отвечала, понижая голос, почти шепотом, одновременно поглядывая на входную дверь и на окно.

— Никогда ничего такого не слышала.

— Прослушивают ли враждебные радиостанции из‑за границы? «Голос Америки»? Би‑би‑си? «Радио Свобода»?

— Да у них и радиоприемника‑то нет. Только репродуктор.

— Хм. А Семен к стилягам не относится?

— В смысле?

— Ну, одет он как все? Или — брючки‑дудочки, кок, ботинки на манной каше?

— Да нет, совершенно обыкновенно он выглядит. Да и какие там возможности! Ритка — медсестра, у него — стипендия двести восемьдесят рублей.

Вообще хочу заметить тебе, Варя, что стиляг я тут, в пятьдесят седьмом, особо не видывал. По‑моему, стиляжничество было значительно преувеличено тогдашней пропагандой (и последующими бытописателями). Во всяком случае, ни у нас в институте или в студгородке, ни на улицах столицы я ни одного подобного типа не встречал. И никто у нас в общаге не слушал рок на костях — то есть грампластинки, записанные на использованной рентгеновской пленке. Правда, специально я представителей этого клана не искал — возможно, на Биттер‑стрит, или Пешков‑стрит, или Горьки‑стрит (то есть будущей Тверской), в районе знаменитого «Коктейль‑холла», они и водились.

А я продолжал допрашивать дамочку.

— Контакты с иностранцами Кордубцевы имели?

— Я не знаю… Фестиваль ведь был только что… Может, Семка с кем и общался. Сюда — точно никого не водил.

— Ладно, — молвил я внушительно, вставая. — О содержании и самом факте нашего с вами разговора прошу никому не разглашать. Вам все ясно?

— Так точно, — по‑военному, но шепотом ответствовала дама.

Во время нашей с ней беседы мне вдруг влетела в голову прекрасная идея относительно нашего Семена Кордубцева, который здесь и сейчас, в этом времени, учится пока на третьем курсе архитектурно‑строительного. Так часто бывает: в минуты игры и сильного напряжения мозга вдруг приходят идеи, над которыми подспудно ломаешь голову, но которые непосредственно к предмету протекающей беседы не относятся. Исходя из нее, этой вдруг прихлынувшей придумки, мне совершенно не следовало встречаться с Кордубцевыми по месту их жительства. Поэтому я поспешил распрощаться с соседкой, которая снабдила меня ценной информацией и вооружила вдруг пришедшей в голову блестящей мыслью.

На обратном пути в Москву, критически обозрев свое начинание со всех возможных сторон, я понял, что не слишком уж задумка великолепная — но все равно, другой‑то не было. Тем более — имел ли я право медлить? Сколько у меня было в запасе времени — в чужом, отцовском теле? Не будет ведь мое пребывание в нем вечным? А когда и как оборвется, ни я, ни кто‑либо еще не знал. Поэтому мне в любом случае следовало поторапливаться — чтобы выполнить намеченную перед самим собой обязательную программу.

* * *

Время было второй час дня, и я решил сразу ехать в архитектурно‑строительный институт.

От платформы «Тайнинская» я добрался до МАСИ за полтора часа и сразу отправился в ректорат. Перед визитом туда снова «включил взрослого плюс начальника», отрекомендовался корреспондентом «Вечерней Москвы» и немедленно выяснил, на каком факультете и в какой группе обучается Семен Кордубцев.

Потом пошел в деканат, посмотрел расписание. На сегодня занятия уже закончились. Значит, с Кордубцевым я разминулся, и он сейчас едет к себе в Мытищи, на Четвертую спортивную. А может, пошел с девушкой в кино или в клубе разучивает номер художественной самодеятельности. В любом случае мне его не сыскать. И, может быть, правильно, потому что я еще, наверное, не готов к контакту с ним.

От всей этой беготни — метро, электричка, снова электричка, опять метро — я нисколько не уставал. Не знаю, в чем было дело. Может, разгадка заключалась в моем молодом семнадцатилетнем теле, сколько я ни состаривал его своими «включениями взрослого»? А может, штука была в том, что в метро и электричках оказывалось гораздо меньше народу, чем в наше время, в начале двадцать первого века? Не было назойливой рекламы, коробейников, бездушных автоматов, которые преграждали путь к платформам. В метро ездили по бумажным билетикам, которые отрывали тетеньки на входе на эскалаторы. В электричках, чтобы войти в вагон, — никаких препон. Ходили контролеры, но нечасто, и высшая мера наказания заключалась в том, что они ссаживали с поезда на ближайшей платформе.