Устал рождаться и умирать

Ян Седьмой хоть и разоблачил злодеяние брата — тот потерял пост председателя, и ему навесили ярлык активного контрреволюционера, — кисейной чиновничьей шапки[143] ему так и не досталось. Ревком коммуны назначил председателем деревенского ревкома Хуан Туна. Он много лет был бригадиром большой производственной бригады и хорошо проявил себя на производстве. Как военачальник, назначающий бойцов на позиции, он стоял на краю гумна и определял членов коммуны на работу. Тех, кто имел хороший статус, — на лёгкую, обладателей плохого — на пахоту. Брат стоял вместе с Юй Уфу, командиром помещичьего отряда самообороны, предателем Чжан Дачжуаном, зажиточным крестьянином У Юанем, владельцем винокурни Тянь Гуем, «каппутистом» Хун Тайюэ и другими. Лицо его дышало злобой, а на лице Хун Тайюэ играла язвительная ухмылка. Только «подрывные элементы», которых «исправляли» не один год, хранили безучастное молчание. Их не первый год использовали в начале весны на пахоте, и они уже знали, у кого который плуг, кому какие будут выделены волы. Они заходили в склад, выносили плуги и упряжь, и каждый шёл к своим волам. Волы тоже уже знали их.

— Скотина всю зиму не работала, силы подрастеряла, — наставлял их Фан Шестой. — Так что первый день полегче с ними: сколько смогут, столько и хорошо.

Он помог подобрать пару волов для Хун Тайюэ: чёрного холостого бохайского и гаоюаньского с запада Шаньдуна. Тот умело запряг волов. Он был из крестьян, и, хоть провёл немало лет в партсекретарях, обращаться со скотиной для него дело привычное. Брат по примеру остальных наладил плуг, разложил упряжь и, раздражённо поджав губы, обратился к Фану Шестому:

— А мне кого брать?

Тот смерил его взглядом и проговорил, как бы себе под нос, но достаточно громко, чтобы брат мог услышать:

— Годы твои молодые, испытать себя на прочность дело хорошее. — И отвязал корову-монголку со змеиным хвостом, ту самую, с которой брат был хорошо знаком.

Той ранней весной несколько лет назад, когда мы пасли скот у реки, перевёрнутая фигура брата часто отражалась в её зрачках. Монголка послушно встала рядом с братом, в горле у неё проскользнул большой ком пережёванной травы. Брат набросил на неё упряжь, она с радостью повиновалась его командам. Взгляд Фана Шестого скользнул в сторону привязи и упал на нашего вола. Глаза его загорелись, будто он впервые оценил его достоинства, он даже языком прищёлкнул:

— Цзефан, а ну приведи вашего вола, поставим в пару с матерью.

— Вообще-то он и один с плугом справится, — приговаривал Фан Шестой, обходя вокруг вола. — Глянь каков: голова широкая, лоб плоский, рот большой, глаза светлые, в холке на ладонь всех выше, пашет как пулемёт, тра-та-та — и готово. Передние ноги прямые как стрела, силища беспредельная, задние ноги выгнуты как лук, шагает быстро словно ветер. Жаль вот полрога потерял, а то бы ни единого изъяна. Поручаю тебе, Цзиньлун, этого вола; он для твоего отца свет в окошке, ты уж с ним побережнее.

Цзиньлун принял вожжи и скомандовал волу повернуться, чтобы удобнее было запрячь его. Но вол стоял, свесив голову, и знай пережёвывал жвачку. Цзиньлун натянул вожжи, пытаясь подать вола вперёд, но тот не шевельнулся. Кольца в носу у него не было, поэтому, как ни старался Цзиньлун, голова вола оставалась недвижной как скала. Эта его могучая сила и привела к жестокой пытке — продеванию кольца. Эх, Вол Симэнь, ты мог бы и избежать всего этого, если бы, как великий знаток человеческой природы, послушно повиновался, как когда-то в руках отца. Вполне мог бы стать первым в истории Гаоми волом без кольца в носу. Но ты не слушался, а тебя и несколько человек с места не сдвинут.

— Как можно было управляться с волом без кольца? — дивился Фан Шестой. — Неужто у Лань Ляня заговор какой имеется?