Усталость

Я сунул руку во внутренний карман, чтобы достать платок. Я сильно подозревал, что он окажется грязным, но мой лоб опять стал совсем мокрым. Вместе с платком я нечаянно вытащил коробку из-под «Честерфилда».

— «Честерфилд»! Извините, но если вам не нужна коробка, может, вы подарите ее мне. Я, понимаете ли, собираю сигаретные коробки. — И парень улыбнулся, но отнюдь не застенчиво. — Довольно нелепые у меня увлечения, правда?

Я не нашелся, что сказать, а просто отдал парню коробку, и он, счастливый, спрятал ее в портфель.

— Это после Англии? Вы ведь недавно ездили, я знаю… Это, наверно, чудесно — так вот ездить…

Я насторожился, поскольку всего лишь дня за два, за три слышал ядовитую реплику о частых поездках писателей за границу: «Вышедшим в тираж сочинителям нашлось наконец подходящее занятие — шляются по всем странам, есть хоть оправдание, что так мало пишут…»

Но во взгляде юнца не было сарказма.

— Да. В вашей одухотворенности в самом деле что-то есть от раннего ренессанса, — продолжал он без запинки. — Вы словно бы жаждете какой-то чистоты, и в этой жажде столько простодушно детского. В ваших ночных картинах есть кабацкая тоска. Ночи у вас такие, что, извините меня, но чувствуешь: и помойка где-то рядом, и под ногами гнилые помидоры валяются — того и гляди поскользнешься. И вот из этой грязноватой липкой почвы картофельного цвета, которую вы творите как бы из ничего, с помощью одного ритма или случайных нюансов цвета и запаха, и прорастает в своей очаровательной хрупкости ваша наивная жажда чистоты. Ваши почти несформулированные идеалы нежны и прозрачны, они вроде ростков, очень бедных хлорофиллом, но все-таки пробивающихся и пробивающихся из-под земли наперекор всему. Да-да, именно мастера раннего возрождения и умели изображать на полотнах эту хрупкую жажду совершенства. Кстати, если говорить о современной живописи, нечто подобное есть и в картинах Сарапуу.

Я опять выпил коньяку. За соседним столиком сидели молодые накрашенные девицы. Они с нескрываемым интересом пялились на моего собеседника, но тот не обращал на них никакого внимания. Но он ведь не обращал особого внимания и на меня. Я не мог решить, так ли уж глубоко был он прав в своих рассуждениях, но во всяком случае… во всяком случае… Да, я чувствовал себя словно бы голым.

— Ну, а впредь, в будущем? Должен ли я, если допустить, что вы правы, продолжать в том же духе? — Поистине я уже обращался к нему как молодой поэт к опытному консультанту!

— Каждый должен решать сам, чего ему держаться. Если говорить честно, то, по-моему, путь, которым вы идете, почти закончен. Иными словами, есть опасность, что возможности этой манеры скоро будут исчерпаны… Придется уж вам самому искать какого-нибудь ответвления.

Это и впрямь совпадало с моими опасениями.

— Ах да, вы знаете стихи Георгиоса Сефериса? Нобелевского лауреата шестьдесят третьего года? — спросил парень.

— Совсем не знаю.

— Вам стоило бы познакомиться. Кажется, у меня кое-что прихвачено…

Он начал рыться в своем угрожающе набитом портфеле. Я посмотрел на этот портфель, как на какой-то сундук сокровищ, и мне опять стало совестно перед самим собой.

— Ага, вот оно… «Цистерна». Могу вам прочесть.

Я увидел, что у него отстукано на машинке несколько экземпляров этого стихотворения.

— Знаете что, лучше не читайте здесь! У вас их несколько, подарите одно из них, — я улыбнулся, — взамен «Честерфилда».

Идея обмена позабавила и его. Он спросил, нет ли у меня еще заграничных коробок, и мы условились меняться таким же образом и в будущем. Парень допил свой нарзан — кофе он допил еще раньше — и на миг задумался. Потом поднял глаза и спросил:

— Товарищ Иллиме, больше всего в вашей жизни меня интересует период с сорок восьмого года по пятьдесят первый. Данные моей картотеки весьма сомнительны.

— Это… Это был сложный период. Может, поговорим о нем как-нибудь в другой раз? — Я был в замешательстве.

— Как хотите… Н-да, — он бросил взгляд на часы, — сегодня я и без того отнял у вас достаточно времени. Если у вас вдруг возникнет желание, позвоните мне.

Парень вырвал листок из записной книжки и написал: 2-75-22. Индрек Лехис.

— Обязательно позвоню.

Он поднялся, добродушно кивнул мне и, грохоча своими огромными бахилами, пошел через пустую танцевальную дорожку … Один из его нелепых длинных шнурков опять развязался.

Я снова остался один.

Перерыв у музыкантов кончился, и они заиграли. Филателист с язвой желудка (я уже не мог думать о нем иначе) запел про какую-то синюю птицу. Пары ринулись на узкую танцевальную дорожку. Изрядно набравшийся мужчина смотрел на свою пожилую партнершу в безобразном младенчески-розовом платье таким взглядом, будто она и впрямь была синей птицей. Впрочем, кто его знает, может, и была: синие птицы тоже старятся.

Следующим был объявлен танец для женщин. Белокурая девушка за соседним столиком поднялась и пригласила меня. А почему бы и нет? Я интересный мужчина зрелых лет — как-никак неведомая земля.