Утесы Бедлама

Клем вздохнул, и я пожалел о сказанном. Я всегда считал его гением иностранных языков – по крайней мере, он прекрасно владел испанским. Но испанский и английский нельзя считать разными языками. Это всего лишь разные диалекты латыни, и можно переводить слова буквально. Когда переводишь с языка, не связанного с английским, нельзя подбирать эквиваленты слов. Однажды я попытался проделать это с китайским, и у меня получилась абсолютная ерунда. Мне пришлось забыть английский, словно подвесить значения слов в хорошо освещенной галерее, пристально всмотреться в них и затем описать их заново. Вероятно, Клем относился к кечуанскому как к испанскому. Он пытался связать их, а не переводить с одного на другой. Но я не знал, как выразить эту мысль и не сойти за снисходительного грубияна, поэтому решил промолчать.

– Что касается вашего предыдущего вопроса, – продолжил Клем, – смысл вот в чем. Если произнести слово «Уанкавелика» на диалекте Куско, мы подчеркнем одно произношение и утратим остальные до тех пор, пока не встретим носителей языка, которых через двести лет здесь и вовсе не останется. Бросьте, вы отлично понимаете, о чем я.

Рафаэль слушал его с безразличием.

– Наверное, вы долго оплакивали утраченные фонемы пиктов[7], да?

– Фонемы, – повторил я. Я понятия не имел, где Рафаэль мог выучить подобное слово. Я и сам плохо понимал, что оно означает.

– Как будет на кечуанском «обыватель»? – ядовито спросил Клем.

Рафаэль задумался и наконец ответил:

– Обыватель.

– О боже, это невозможно. – Клем вздохнул и постучал карандашом по карте. Его настроение снова испортилось. – А у этой реки нет другого названия, кроме «река». Или это стекло. Я уверен, оно пишется не так, как произносится.

– Как выглядит письменный кечуанский? – поинтересовался я. – Ты не мог бы писать слова на нем в скобках?

– О письменности инков ничего не известно, – уныло ответил Клем. – Мы лишь знаем, что они использовали разновидности узлов для счета. Выглядит как неумелая тканая работа.

– Неужели у целой империи не было текстов законов и государственных документов?

– Устные традиции, надо полагать. Все было уничтожено с приходом испанцев. – Клем тряхнул головой. – И в этом есть смысл. Письменность возникает не тогда, когда ты хочешь слагать вирши о розах. Она появляется для целей налогообложения. Числа. Существительные. Пять овец, десять. Никому не нужны прилагательные, наречия или грамматика, по крайней мере поначалу.

Рафаэль прикрыл глаза ладонью, чтобы не видеть нас.

Клем записал предположительные названия и показал карту мне.

– Ты отчасти почтовый голубь. Что скажешь? Похоже?

Он нарисовал длинный изгиб реки, уходящий в правую сторону, туда, где была Боливия. Компас по-прежнему лежал у него на колене, но, очевидно, солнечная буря не стихала, потому что стрелка металась в неопределенном направлении. Я сделал изгиб более крутым. Река начала петлять, пока что слабо, но из-за этого было сложно почувствовать, что она резко уходит в сторону.

Клем нахмурился.

– Ты уверен?

– Нет, – ответил я, не желая затевать новую ссору. – Просто мне кажется, что мы немного ушли вправо.

– «Вправо» – не картографический термин, дорогой, – сказал Клем, рассмеявшись.

– По своей форме река будет походить на дракона, если вы нарисовали правильно, – заметил Рафаэль. Он долго не спускал глаз с Клема. Такие слова, как «дорогой», сказал бы Мартель.

– И драконы тоже, – парировал Клем. Все же он наклонил карту, чтобы проверить рисунок. Я показал пальцем изгиб крыла, который получился бы, если бы река уходила вправо. Изгибы напоминали лапы.

– Да. Что ж, выглядит чудесно. Рафаэль, возможно, у вас есть карта, раз вы знаете, как выглядит река?

– Дома есть.

– Почему вы не взяли ее с собой?

– Она высечена на стене.

– Как полезно, – вздохнул Клем. – Как и вся ваша жизнь, да?

Рафаэль посмотрел на него с той же отстраненностью, с которой он пристрелил Мануэля. Несколько долгих секунд я колебался, но Рафаэль мог сделать все что угодно и позже доказать свою невиновность Мартелю. Чтобы этого не произошло, я закрыл глаза и толкнул Клема. Он упал за борт с громким плеском и взрывом ругательств. Я сделал вид, что соскользнул, но Рафаэль улыбнулся. Он выглядел гораздо более спокойным, когда помогал Клему подняться в лодку, из-за чего лишь выслушал новую порцию обвинений, хотя они и сидели далеко друг от друга.

Мы замолчали, увидев тело на скале. Оно было подвешено за волосы на прочную виноградную лозу. Теперь от него остались одни кости. Я плохо представлял, как кто-то мог повесить его там, и еще хуже – как его можно было снять. На шее висела табличка с испанской надписью: «Я украл хинные деревья».

– Это Эдгар, – сказал Рафаэль. – Раньше он жил напротив меня. Передал хинные деревья голландцам.

Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнули едва заметные искры, словно ему не терпелось узнать, что я собирался делать дальше.

10