Утоли мои печали

И все же, все же – и дистанция определенная таки сохранялась, и было многое в жизни Григория, во что он Марьяну не посвящал, да и в целом, если оценивать их общение, то получалось, что об истинных своих чувствах, переживаниях ни он, ни она не говорили, даже не касались этой тонкой темы.

А вот у Вершинина было что сказать о личной жизни. Нет, с другими женщинами он не спал, и не по причине сохранения верности Марьяне… Хотя… бог знает, может, и поэтому, но так глубоко он в своих чувствах и мотивах не копался.

Все банальнее – опять дикое место вдалеке от городов и цивилизации, очень симпатичная, ухоженная и добротная деревенька, полная жителей, – живая, здоровая и очень красивая такая. Местные жительницы гораздо более скромные, чем в предыдущем байкальском селении, по причине присутствия мужиков в достаточной численности, но есть и бойкие кумушки, ко многому готовые, как без них-то.

Вот с такой-то и случился казус у Вершинина.

Директор почты, дама лет сорока, влюбилась в Григория Павловича со страшной силой и донимала его преследованиями.

Еле ноги уносил! Изворачивался, как аферист перед грозящим арестом!

И все бы ничего, можно было бы и приласкать дамочку к удовлетворению обоих, да только она весила под центнер и блистала золотыми зубами, как прямым вложением средств на черный день. Такая себе дородная деревенская тетка в чистом виде!

Вот и бегал.

И отчего-то не рассказывал Марьяне про это. Как и про то, что недавно появилась у них тут Анна, вроде как в командировку на пару недель за консультацией по привязке на месте нового проекта, но в первый же вечер дала понять, что не против вспомнить «былое», и как-то в этот раз ее даже не коробило, если он назовет ее именем другой женщины.

Ну, что за напасть-то такая?

А он ее не хотел уже совсем – перегорело!

Весело, одним словом, проходила у него работа, если бы не занятость делами по самую маковку, так, что спать приходилось часа по три в сутки, то, наверное, сбежал бы или взвыл.

Про это тоже Марьяне не рассказывал, ну, это понятно.

И она работала, работала, как можно больше, а свободное время проводила с Глафирой Сергеевной.

Та становилась с каждым днем все слабее и слабее, но правдами-неправдами добилась от Марьяны обещания, что она не станет посвящать Гришу в проблемы с ее здоровьем и всегда старалась причепуриться к сеансу связи с внуком и выглядеть бодрой, веселой. Так хотелось ей оставаться для него прежней – полной сил и энергии.

Марьяна за эти два месяца сделала работы больше, чем делала за четыре раньше – так ей требовалось заполнить чем-то время и голову, но ее поджидала на этом пути ловушка – размеренная работа только подстрекала постоянные мысли о Вершинине. И воспоминания.

Ее угнетала их новая манера общения, предложенная им по умолчанию, – да, их общение стало гораздо более доверительным, открытым, они обменивались новостями о своих делах, много смеялись, шутили, но так и не допустил Григорий Павлович в этом общении откровенности.

Ну, значит, так для чего-то надо, – говорила себе Марьяна.

И вообще – все хорошо, все позитивно, мы два таких балагура-весельчака, с удовольствием шутим и даже делимся событиями своей жизни!

А она вот беременна, и обсуждать это не получится – не заявленная тема для общения, слишком уж личная и серьезная! Вот так!

Хотя порой Марьяна думала – а если сказать Вершинину? «Ага, – усмехалась она, – и посмотреть на выражение его лица».

Наверняка будет весело, обхохочешься!

Пришел суматошный декабрь, пора было начинать готовиться к Новому году, а Марьяне ничего не хотелось.

Вот ничего совсем не хотелось. Кроме Григория Вершинина.

Как-то вечером они с Глафирой Сергеевной неспешно беседовали за чаем, что накрыла им Евгения Борисовна в малой гостиной. Почему-то обе полюбили эту небольшую комнатку с рядами книжных полок и круглым столом у окна, из которого открывалась панорама на участок и деревья, занесенные снегом, нравился большой круглый абажур… К тому же кухня находилась рядом, и шустрая Женя то и дело присаживалась за стол между хозяйственными делами.

– Дай мне слово, что не станешь плакать, когда я умру, – вдруг потребовала Глафира Сергеевна.

– Почему это? – рассмеялась Марьяна, по привычке стараясь эту щепетильную тему сразу же переводить в шутку. – Я вообще-то люблю иногда поплакать, а тут такой прекрасный повод.

– Потому что в этом нет трагедии, – объяснила та. – Трагедия была, когда так несправедливо и страшно ушел мой Петенька. А моя смерть – просто продолжение жизни, ее обычная составляющая, даже радостная. Я соединюсь со своим любимым.

– И к чему вы этот траур тут развели? – все же попыталась переключить на шутку Марьяна.