Утоли мои печали

– Обязательно будут, – убежденно уверил его Аким Лукич.

– Как вы вообще можете сотрудничать с этой властью? – спросил Вячеслав Владимирович осторожно. – Вы же интеллигентный человек, истинно русский патриот.

– Я не сотрудничаю с властью и не очки себе зарабатываю, – устало ответил Аким Лукич, – я спасаю что могу, что в моих силах уберечь от уничтожения и разграбления. Смуты страшные случались в России не раз, и страна наша чего только и кого только не пережила. Самое важное, что есть и остается, сама она – Россия. Вот ей и служу.

Слово он свое сдержал и к вечеру пропустил без задержек потянувшиеся из усадьбы телеги с людьми и скромным скарбом. Подъехавший к нему на великолепном коне Новин соскочил на землю, крепко пожал руку и искренне пожелал:

– Удачи тебе, Аким Лукич. Хоть я и не согласен с вашей позицией, по мне так людей спасать надо, страну, а не барахло. Но каждый видит свой долг по-своему, – тряхнул еще раз, крепко сжав ладонь, и от сердца повторил: – Удачи!

– И вам, Вячеслав Владимирович, – пожелал искренне он.

– Ты зачем их отпускаешь?! – возмущался вслед уехавшим комиссар.

Они шибко поругались, когда Вершинин объявил ему свое решение и данное слово отпустить сидевших в усадьбе. Поспорили бесполезно, но Володин, скрипя зубами и обещая все донести куда следует, подчинился. Старшим отряда все же был Аким Лукич, да и солдатики с матросами за это время успели проникнуться к нему великим уважением и почтением. Слушались и защищали.

– Может, это деяние, – уставшим голосом сказал тогда ему Вершинин, – тебе, Володин, зачтется, когда предстанешь перед судом неземным. Может, и не спасет от геенны, но хоть срок сократит.

– Мракобесие это все поповское, – отмахнулся тот и сказал вдруг потрясающе-убийственно верную вещь, которую и сам-то не понял: – Вот она, здеся ваша геенна огненная, – и обвел рукой просторы.

– А знаешь, почему за него крестьяне воевали? – вдруг спросил Аким Лукич и, не дождавшись ответа, пояснил: – Потому что он настоящий хозяин. В полном смысле слова для них «отец родной». Он своих крестьян берег, любил, заботился о них. Построил школы, больницу, даже садик для деток малых. Оплачивал обучение в городе одаренным детям и стипендии им начислял. Платил крестьянам за излишки продуктов, землю любил, ухаживал за ней, и все у него росло, ладилось, и люди были здоровы и довольны, свободу имели, будущее. А вы всех под корень, всех! – И с внутренней выстраданной болью вдруг спросил: – А что дальше-то будет? Рано или поздно закончится война и резня кровавая, и что делать-то будете, как землю, хозяйство, страну поднимать? Сколько понадобится лет, десятилетий, чтобы заново вырастить и воспитать таких вот мужиков толковых, любящих землю свою, на которых вся Россия и держится? Э-эх! – безнадежно махнул он рукой.

– Вот я и говорю: контра ты, Вершинин, тебя самого к стенке надо.

Да. Отношения между ними были именно такими – комиссар Акима все к стенке пристраивал и налаживал, а тот его от беспредела революционного останавливал да притормаживал чрезмерную расстрельную активность.

Ладно, про те его скитания с обозом можно бесконечно рассказывать, на несколько книг хватит записей в его дневниках. В общем-то, так подробно о деяниях Акима Лукича в те годы повествуется только ради одного и важного факта – он спасал культурное богатство страны! И передавал изъятое в Гохран и в Московский Кремль, где временно складировали произведения искусства и иные ценности.

Кстати, к вопросу о правоте его выбора метода спасения достояния страны – за те годы, что Аким колесил со своим отрядом по Центральной России, ими были вывезены и переданы на хранение сотни полотен известных и малоизвестных художников – сотни! И вещей, представляющих художественную ценность, – неисчислимое количество.

Но! Не все!

Вот это важно! Некоторые, пострадавшие от огня или порченные водой, порезанные или порванные, словом, подлежавшие реставрации картины, он забирал себе. О чем получал вполне официальный документ, назначавший данные полотна его личной собственностью, выданной государством в виде награждения «…за безупречное выполнение особого задания партии и проявление на своем боевом посту героических качеств и революционной твердости».

Полотна он потихоньку отдавал реставрировать знакомым мастерам, в силу разных обстоятельств еще не сбежавшим из страны, находил достойные рамы и складывал у себя дома, собирая таким образом собственную коллекцию.

Уникальную!

Ибо были там Репин, Левитан и Шишкин, ранние натюрморты Серова, и Саврасов, и Суриков, да много чего было.

Он не прятал полотна по тайникам и схронам, лучше других на собственной практике зная, как быстро они находятся во время обысков, а свободно держал в квартире, правда, на стены не вывешивал.

Да, про жилплощадь.