Утоли мои печали

Он все же старался сдерживать себя и осторожно проехал по поселку, но когда выехал на дорогу к трассе, уж тут дал себе волю и притопил педаль газа. Григорий чувствовал, как в груди клокочет почти детская горькая обида и злые слезы подкатывают к горлу.

Кто угодно, только не дед!!

Пусть не поймут все вокруг, пусть что угодно говорят и думают, пусть даже отец не поймет, но только не дед!! Он был уверен, что когда объяснит свои мотивы и желания Петру Акимовичу, изложит последовательно и обоснованно, тот поймет его и поддержит!! Уверен был!

«А я изложил свои мотивы? – вдруг подумалось Григорию. – Я привел весомые аргументы? Я объяснил, что именно меня гнетет и не устраивает и чего мне хочется на самом деле?»

И вдруг отчетливо понял, что он просто кричал, сетовал на положение науки в стране, высказывая возмущение. А о своих выстраданных личных мотивах и желаниях, потребностях реализации таланта никаких аргументов не привел. Получалось, что все, о чем он кричал деду, выглядело так, словно он жалуется, что не может легко и просто получать патенты на изобретения и поэтому уходит из науки. А еще «назло кондуктору пойду пешком!» – мол, из страны не уеду, но и здесь наукой из принципа заниматься не буду!

Так, что ли?

Получается, что так! Хреново получается.

Вершинин скинул газ, медленно подрулил к обочине, остановил машину и, задумавшись, откинулся на спинку кресла.

Первый раз в жизни они так поспорили. Григорий бездарно и непродуктивно что-то доказывал и ужасно расстроил деда.

Не, он так не хочет! Надо помириться и попробовать объяснить все спокойно и обоснованно, так, как это видится ему самому, как всегда учил его дед.

И, развернув машину, Григорий поехал назад.

Он вбежал в дом, первой встретив бабулю, которая шлепнула его накрахмаленной столовой салфеткой, что держала в руке:

– Вы что тут устроили с дедом, а? Что за крик на всю усадьбу? Все гости прослушали скандал в благородном семействе! Позор! – и шлепнула символически еще раз, посмеиваясь и явно глубоко игнорируя любые скандалы и ничуть не смущаясь гостей, услышавших их. – У Петра Акимовича юбилей, а ты такое устраиваешь!

– Все, бабуль. – Он схватил ее в охапку и чмокнул в щечку. – Бегу исправляться и извиняться! – и спросил: – Дед где?

– В кабинете, – пояснила она. – Выходил ненадолго, угрюмый, расстроенный. Поговорил с твоим отцом, потом с Виталием его фирменный кофе попили, и вроде чуть подуспокоился. Но ушел обратно в кабинет.

Григорий стучаться не стал, а решительно распахнул дверь и вошел в кабинет в Петру Акимовичу.

– Дед, прости! – с порога повинился он. – Я наговорил тут тебе всякой фигни, вместо того чтобы спокойно поговорить и объяснить свою позицию, свое решение.

– Ты тоже извини, внук, – поднялся ему навстречу из кресла Петр Акимович. – Я тоже кричать взялся, обвинять.

Григорий сделал два больших шага деду навстречу, и они обнялись, постояли так какое-то время, а потом Гришка, у которого снова подкатил к горлу какой-то комок, вдруг сказал:

– Дед, я тебя люблю. Ты самый замечательный дед на свете. Самый лучший.

А Петр Акимович прослезился, не удержался, как Гриша, и, чуть отстранившись от внука, заглянул ему в лицо и признался в ответ:

– Я тоже тебя люблю, внук. Очень люблю. Оттого и переживаю, и расстраиваюсь безмерно.

– Я понимаю, – кивнул Григорий.

– Ну, ладно, – решительно отстранился от него Петр Акимович, смахнув ладонью выступившие слезы, и предложил деловым тоном: – Давай-ка сядем, а ты обоснуешь свое решение и постараешься убедить меня в своей правоте.

– Давай, – улыбаясь, согласился Григорий.

И он попробовал спокойно объяснить то, что угнетало его, заставляя размышлять и искать свое место в науке, в жизни. О чем он размышлял напряженно ночами, не в силах заснуть.