Утоли мои печали

Она стояла, замерев в шоке, и не могла двинуться, даже когда все родственники, которых выгнала Глафира Сергеевна, начали выходить, правда через двери на веранду, а не мимо замершей Марьяны. Она смотрела, как они выходят один за другим, и ей казалось, что в этом доме бесповоротно и навсегда сломался старый добрый и радостный мир, а ему на смену пришел новый, чужой, темный и какой-то грязно-липкий.

– Идем, деточка, – сказал кто-то тихо у нее за спиной и положил руку на плечо.

Она повернулась и увидела Антонину Игоревну, смотревшую на нее с грустным выражением лица.

– Вы слышали, что они сказали?! – прошептала потрясенным шепотом Марьяна. – Это же неправда! Это же такая ужасная неправда!

– Ну, конечно, неправда, деточка, конечно, – уверила ее добрая женщина, но уточнила: – Но это неправда их семьи, и разбираться с ней должны только они, – и потянула ее за собой: – Идем.

Вот так Марьяна узнала о несправедливом обвинении Григория Вершинина его семьей. Его родными людьми! О его отверженности родными и близкими! И со всем девичьим романтизмом, присущим подросткам женского полу тринадцати годов, встала на его сторону и тут же прочитала «Овода», про несправедливо изгнанного героя, но этого ей показалось мало – революций она не хотела, да и что-то там фигово с сюжетом, особенно в конце. Финал романа ей определенно не понравился.

Ей виделось нечто иное для попранного в лучших чувствах и несправедливо обвиненного Григория, и она мужественно продралась через строфы байроновского «Паломничества Чайльд-Гарольда», за исключением тех моментов в тексте, что Марья не совсем поняла, и некоторых деталей, это было ближе к образу, придуманному ею для Григория Вершинина, но тоже не совсем то – с властями он вроде бы не конфликтовал, а так вполне – ученый, утонченный, красивый и гонимый, да к тому же Вершинин уехал на край земли… Тут, правда, в произведение еще одна неувязочка прокралась, совершенно неуместная с ее точки зрения – с женским полом. В Марьянину версию никакие чужие женщины не вписывались – лишнее это.

И мы пошли иным путем – рыдали над мультиком «Красавица и Чудовище», перечитали «Горе от ума» грибоедовское, это уже как-то ближе к теме, зачитывались романической английской литературой девятнадцатого века: особенно Джейн Остин и Шарлотта Бронте пошли под это дело за милую душу…

И вскоре совершенно охладели к данному предмету.

Потому как с Григорием Вершининым, по сути, ничего такого особо страшного и не случилось – ну наговорили на него родственники двадцать восемь бочек всякого, ну и что? Не арестовали же его, уехал и уехал, работает себе где-то. Вон дед сказал, что Вершинин даже статью научную напечатал в журнале, очень сильную и яркую, у них в НИИ все хвалят. Да и родители, и бабушка Григория на его стороне. Так что у героя все в порядке, а романической литературы для Марьяны наступил явный перебор, к тому же защищать Григория, как оказалось, не требуется и становиться на его сторону против всего мира тоже, а это уже неинтересно – нет должного драйва и героического отречения.

И она как-то совсем отошла от этой темы, посчитав, что всю возможную солидарность с Григорием Вершининым уже проявила. Опять-таки непонятно было, с чем там солидарить, но Марьяна твердо и честно объявила его бабушке Глафире Сергеевне, что ни на секундочку и ни капельки не верит в его виновность, и если его будут обвинять и притеснять родные, она встанет на его сторону и защиту.

– Я должна была вам это сказать, чтобы вы знали. Так будет по-честному, – очень серьезно сообщила Марьяна Глафире Сергеевне.

– Спасибо, детка, – улыбнулась та.

И Марьяша почувствовала себя человеком, исполнившим свой долг в полной мере. И отодвинула дела семьи Вершининых куда-то в самый дальний угол своего сознания.

А позже с ней случилось увлечение, изменившее всю ее жизнь, – нет, не мальчиком, а… ткачеством.

Ни много ни мало.

Марьяне было пятнадцать, когда их с классом повезли в туристическую познавательную поездку по Золотому кольцу России. И в той поездке они посетили один этнографический музей, в котором демонстрировали древние ремесла и технологии владения ими. И ее просто застопорило возле ткацкого станка, за которым сидела женщина в национальной одежде, ловко, сноровисто ткала полотно и при этом рассказывала экскурсантам, что и как происходит во время этого процесса.

Что так повлияло на Марьяну? Почему ее переклинило на этом предмете? Чем так заворожил процесс ткачества? Никто не знает, и она прежде всех, но только с того дня девочка пропала в этой теме.

Вернувшись в Москву, она стала собирать информацию по древнему ткаческому ремеслу. Весь Интернет облазила, ходила в музеи, нашла какие-то курсы, а на курсах узнала, где и как можно этому научиться всерьез, а не любительски. А потом попросила отца купить или соорудить ей по чертежам небольшой ткацкий станок.

Дальше – больше.