Утопленница

– Вид у неё был чертовски жуткий. И особенно страшно то, что ему приходилось смотреть на эту жуть каждый день, поскольку шут его знает, сколько времени ушло на то, чтобы её закончить. Месяцы, наверное. Только представь, долгие месяцы ему приходилось изо дня в день возвращаться к этому гротескному предмету и тем исследованиям, которые нужно было провести для его создания. Я читала, что в Калифорнии была феминистская группа по защите прав женщин, пострадавших от насилия, которая пыталась запретить выставку из-за этой инсталляции. Черт возьми, я не могу их за это осуждать.

– Я против цензуры, – воспротивилась я, – каким бы ужасным ни выглядело искусство.

Абалин нахмурилась и уставилась на лимонно-жёлтую «триксину», которую она сжимала большим и указательным пальцами, не успев поднести ко рту.

– Ты же знаешь, что я не сторонница цензуры в искусстве, Имп. Я просто хочу сказать, что понимаю, почему эта скульптура вызывает такую сильную реакцию.

Мы, конечно же, имели в виду «Фазы» 1–5, гротескную карусель, которую Перро создал, используя слепки с натуры, и таксидермию, чтобы изобразить превращение Элизабет Шорт в оборотня. Это был последний объект экспозиции, который мы успели посмотреть, прежде чем я не выдержала и нам пришлось срочно покинуть галерею.

– Если написание рассказа поможет тебе решить вопрос со «второй» Евой, которую ты помнишь, это будет неплохо, – рассудительно произнесла она. – Я хочу тебе помочь, ты же знаешь. Если ты не против, конечно. Мне не хотелось бы быть навязчивой.

– Я знаю.

– К тому же я уверена, что доктор Огилви сможет тебе помочь.

Я объяснила Абалин, что никогда не говорила с доктором Огилви о Еве Кэннинг, изрядно ошеломив её этим признанием.

– Имп, как бы с ней ни обстояли дела на самом деле, тебе не кажется, что скрывать такие вещи от своего психиатра – это очень серьёзно? Разве ты не за это ей платишь?

– Я сомневаюсь, что она верит в призраков. И уж точно не в оборотней с русалками.

– Не всё ли равно, во что она верит? Ты понимаешь, что с её работой она успела наслушаться гораздо более странного дерьма?

Я сказала Абалин, что серьёзно в этом сомневаюсь.

– Слушай, что плохого она может тебе сделать? Разве ты что-то натворила? Судя по увиденному и твоим рассказам, мне кажется, если бы она собиралась тебе навредить, то давно бы уже это сделала.

Я хотела сказать ей, мол, хватит, пожалуйста, давай перестанем об этом говорить. Видимо, я разозлилась, либо просто хотела объяснить Абалин, что она не понимает – есть обычные чокнутые, а есть психи, которые верят в русалок, оборотней, единорогов, фей и прочую ерунду. Но я этого не сделала. Конечно, она заслужила право высказывать своё мнение. Я загремела бы в больницу или того хуже, если бы она вовремя меня не нашла. Если бы Абалин не озаботилась тем, чтобы прийти и проверить, что со мной происходит, а затем решила остаться рядом. И вообще, в глубине души я ощущала, что она, скорее всего, не ошибается насчёт доктора Огилви.

– Хорошо, – коротко ответила я.

– Хорошо что?

– Хорошо, я поговорю с ней. Я постараюсь подумать над идеей написать рассказ.

– И я буду рядом, если вдруг тебе понадоблюсь.

– Потому что тебе больше некуда идти.

– Господи, Имп. Нет, не потому, что мне некуда пойти.

– А что, разве не так?

Она ничего не ответила. На этом наш разговор закончился. Покачав головой, она вздохнула, потом взяла миску с хлопьями и коробку с хлопьями, встала и пошла на кухню. Я осталась сидеть на полу перед тусклым экраном телевизора, пытаясь представить, что буду говорить своему психиатру, если всё же решу к нему обратиться. Я ломала голову над тем, что надо будет, по мнению Абалин, ей рассказать, поскольку понимала, что дело не столько в Еве, сколько в том, чтобы подобрать нужные слова.

Остаток дня мы мало разговаривали. После наступления темноты позвонила тётя Элейн, а потом я засела за картину и работала, пока не вымоталась настолько, чтобы попытаться уснуть.

Я складирую противоречия поверх сокращений, строю себе карточный домик или пытаюсь соорудить беспорядочную кучу из бирюлек. Я сказала Абалин, что никогда не говорила со своим психиатром о Еве Кэннинг, но это неправда. Просто взгляните на страницы 115 и 166, где я написала: «Я скрыла от неё, что пытаюсь изложить эти события на бумаге, хотя мы уже несколько раз говорили о Еве Кэннинг, как об «июльской» Еве, так и о «ноябрьской», также как мы обсуждали Филиппа Джорджа Салтоншталля с его «Утопленницей» (картину и бытующие в народе истории) и «Русалочку». Говорили мы также об Альбере Перро, «Видении абсолютного разрушения» и «Красной Шапочке».

Когда я сказала Абалин, что скрывала это от доктора Огилви, ошибалась ли я или лгала? Зачем мне было лгать? Может, это ложные воспоминания? Также я написала, что Абалин сказала мне, будто мы вместе с ней посещали выставку – но ведь это было не так. Пойти туда меня попросила моя подруга Эллен из букинистического магазина, а не Абалин, и произошло это в конце сентября, после того как Абалин объявила, что она со мной расстаётся.

Я не хочу лгать.

Но все же я лгу.