Утопленница

Но в этот день мы решили туда не идти. Абалин нужно было поскорее вернуться домой, потому что в ту ночь у неё горел крайний срок сдачи очередного отзыва, который она ещё даже не начала писать. К тому же я забыла взять с собой лекарства, которые мне нужно пить в час дня. До работы оставалась ещё пара часов. Я помню, что это был особенно жаркий день, больше тридцати градусов жары, и хотя мы стояли в тени зелёного брезентового навеса, но всё равно пропотели насквозь.

Абалин повернулась к моей «Хонде», и именно тогда я увидела, как она наблюдает за нами с другой стороны Энджелл-стрит. То есть Ева Кэннинг. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы узнать её, хотя сначала мне показалось, что это просто какая-то незнакомая блондинка. Я разве не упоминала, что у Евы в первый раз, когда она появилась в моей жизни, были светлые волосы? Да, так оно и было, хотя я ещё не успела вам об этом рассказать. На Еве не оказалось ничего из той одежды, что я ей одолжила. На этот раз она щеголяла в длинном красном платье с тонкими лямками, солнцезащитных очках и соломенной шляпе, защищавшей её от солнца, как зонт оберегает от дождя. Это была одна из тех конусообразных азиатских шляп, что завязываются под подбородком синей шёлковой лентой. Во Вьетнаме эти шляпы называются «нон ла», а в Японии – «сугэгаса». Япония уже трижды появлялась в этой «главе», и, вероятно, это что-то да значит, либо это вновь поднимает свою уродливую голову моя арифмомания. Моя бабушка называла эти головные уборы шляпами-кули, при этом предупреждая меня, чтобы я остерегалась так делать, поскольку это считается проявлением расизма.

Итак, вот она, Ева, в красном платье, солнцезащитных очках и соломенной шляпе с синей шёлковой лентой. И снова босиком. Раз, два, три, четыре, пять – и вдруг меня осенило, что это Ева. Так и оказалось, она стояла там и наблюдала за нами. Не знаю, как долго она там находилась, но в то же самое мгновение, когда я её узнала, она улыбнулась. Я потянулась к Абалин, чтобы схватить за руку и поделиться с ней своим открытием. А затем принялась радостно махать Еве Кэннинг. В действительности я не сделала ни того ни другого. Абалин, как оказалось, уже шагала к нашей машине, а Ева повернулась ко мне спиной. С той же скоростью, с какой я её узнала, меня посетила мысль, что, возможно, это не она. Кем бы ни оказалась эта женщина, я потеряла её из виду, поэтому последовала за Абалин к «Хонде». В машине оказалось так жарко (неудивительно, с чёрной-то обивкой салона), что нам пришлось открыть двери и постоять какое-то время рядом, выжидая, прежде чем сесть.

Хотелось бы мне быть писателем, настоящим писателем, поскольку тогда, думаю, я бы не превращала свой рассказ в такую дурацкую мешанину. Бессвязную и сбивчивую. Хотела бы я обладать достаточным здравомыслием, чтобы всегда отличать реальность от фантазий, но, как говаривала Кэролайн, если бы желания были лошадьми, нищие ездили бы верхом. Розмари обычно говорила моей бабушке…

– Прекрати заниматься ерундой и продолжай свой рассказ, Имп, – вновь вмешалась Имп. Или я. – Рассказываешь ты свою историю или нет, но перестань тянуть время. Хватит откладывать на потом. Это невероятно раздражает.

Да уж. Я-то знаю.

Я это знаю.

Я знаю.

Июльским днём, последовавшим за ночью, когда мы впервые повстречались с Евой Кэннинг и приехали ко мне домой, я увидела, как она наблюдает за нами на Уэйланд-сквер. Она не помахала мне, не позвала и никак не попыталась привлечь к себе внимание. Она увидела меня и, убедившись, что я её узнала, просто исчезла. Я никогда не рассказывала об этом Абалин.