Утраченный портрет

Щульц. К силам благим взываю! Господин Кант, я вижу, вам не дают покоя лавры Вольфа и Лейбница.

Кант. С какой стати мы должны следовать авторитетам имен?

Щульц. Чтобы не впасть в святотатство!

Кант. Когда работали эти мужи! И сколько с тех пор нам открылось!

Щульц. «Открылось»?! О, козни ада! С сомнений в достоинствах тех, кто, во славу Творца, были нашими учителями и начинается ересь! Порядок систем во Вселенной замыслен самим Проведением. Даже бессмертный Ньютон в конце жизни пришел к этой мысли!

Кант. А мы начинаем с того, на чем он остановился: докажем, что Божий перст не годится для объяснения мира… Я глубоко уважаю ВЕРУ, но Религии незачем ставить границы науке… Простите меня, это вздор объяснять загадки природы, игрою воображения Господа! Он дал нам мозги не затем, чтобы дать им отсохнуть.

Дионис/ударяет в ладоши над головой/. И еще поворот! Ап!

Щульц. Ну хорошо, господин магистр. Допустим, вы правы. Допустим… Неужто вы собираетесь открывать глаза миру из нашей глуши?! Коль провинция набирается смелости что-то сказать… всякий раз, в этом слышится голос невежества, не сумевшего разобраться в тонкостях знаний, добытых в научных столицах. Периферии предписывается лишь внимать общепризнанным гениям, дабы не заслужить порицания сверху.

Янус/торжествующе злорадно/. Вот так вот!

Кант. А я не считаю наш город провинциальным. На мой взгляд, тут есть все, что нужно для знаний…

Щульц.

Это на взгляд человека, который ни разу не покидал Кенигсберг и привык судить обо всем лишь по книгам.

Кант. Но гениальный Коперник творил не в Парижской Сорбонне, не в Галле и даже не в Кембридже!

Щульц. Вы осмеливаетесь себя ставить рядом с бессмертным аббатом, открывшим божественное строение неба!? Какая диавольская гордыня! Книги вас отвратили от Мудрости Божьей! Излишние знания отравляют наш дух, как излишняя пища – кишечник!

Янус. Все ясно, у старика – несварение…

Дионис. Янус, помалкивай! Мы тут – лишь зрители.

Щульц. Я спросил вас: «Боитесь ли Бога?». И услышал: «Боюсь»… Еще крошкой вы посещали мои воскресные проповеди… Так неужто они не оставили в детской душе никакого следа?!

Кант. Оставили… Я только не сразу постиг их истинный смысл.

Щульц/с сомнением/. А теперь, наконец-то, постигли?

Кант. Нелепо, когда ребенку, едва вступившему в мир, начинают внушать представление о мире ином? «Боитесь ли Бога»… О, я не забыл ваших проповедей! И осмелюсь сказать, «ваша область» – не мудрость Творца, как вам хочется это представить… Нет! Ваш «предмет», господин проповедник… – «Страх Божий»! Вам нужен мой страх, как и то, чтобы я был униженным провинциалом: внушая униженному, можно не утруждать себя логикой. Страх перед Богом – хуже, чем страх перед смертью! Если же у меня есть семья, то это еще и ужас при мысли, что ей предстоит нищета и позор от того, лишь, что в слове моем, вдруг, кому-то послышится ересь!

Щульц. Вздор! Хвала Провидению, мы живем в просвещенное время! Костры инквизиции канули в Лету!

Кант/постепенно возвышая голос/. Действительно, нас перестали поджаривать. Но остались другие возможности: высылки, штрафы, отставки, цензура! Можно травить, науськивая невежд и любителей позубоскалить, обливать грязью, унижать, доводить до безумия, до сердечного приступа! Человека можно упрятать по злому доносу, прикончить из-за угла, ибо страх надо чем-то питать… Поэтому я не в праве связать себя дополнительным страхом за судьбы близких людей. И когда вопрошают, боюсь ли я Бога, – отвечаю: «Боюсь»! «Боюсь», и ладно, что – лишь за себя. Сознание этого придает хоть какую-то смелость!

Щульц.

Восхвалим Всевышнего, что у нас – просвещенный монарх. Вспомните, что сказал наш король: «Рассуждайте сколько угодно и как вам угодно, но… слушайтесь»! Только «слушайтесь»! – обращается он к возлюбленным подданным.

Кант. Но монаршее «слушайтесь» означает лишь – «повинуйтесь». Это сказать себе может позволить всякий правитель, обладающий «кулаком усмирения».

Щульц. Увы, я догадывался о ваших пагубных взглядах… Надеюсь, теперь вас не удивит, что «бумагу из министерства», по поводу должности, мне пришлось выдумать, дабы узнать, сохранилась ли в вашей душе хоть крупица привитой родителями богобоязни?

Кант. Родители, господин проповедник, никогда мне не «прививали» «боязни» – только любовь… к Богу и Человеку!

Янус. Дионис! А ну, заверни!

Дионис/вновь ударяет над головою в ладоши/. Ап!