Читаем Утренний бриз полностью

— Я был очень пьян, — пожал плечами Трифон. — Почти ничего не помню. В кабак к Толстой Катьке я пришел уже под основательной мухой. Помню, что там были только шахтеры. Отец говорил мне, что ему сообщили, кто меня избивал. Это Агибалов, Занин и Копыткин. Я бы их, сволочей… — он выругался и закашлялся. Кашель сотрясал все его тело. Струков подумал: «Не жилец ты на этом свете, Триша. Скоро на твоих поминках буду». Во время драки Трифону отбили, наверное, все внутренности. Струков оделся и, прощаясь, в шутку сказал:

— Если хочешь полюбоваться, как я буду гнать этих шахтеров в тюрьму, то выходи… — Струков посмотрел на ручные часы. — Выходи часов в пять. Раньше я не поспею. Сейчас пойду собираться.

— Обязательно выйду, — пообещал Трифон. — А вечером — ко мне. Очень хочу сегодня напиться.

На копи Струков приехал с пятью милиционерами перед обедом. Когда упряжки подъехали к холмам угля, который казался особенно черным на фоне снега, в воздухе плыл металлический глухой звон. Баляев стоял у подвешенного к столбику чугунного колеса, неведомо как сюда попавшего, и бил по нему киркой. От колеса отлетала коричневыми брызгами ржавчина. Гаврилович сигналил к обеду. Шахтеры, выкатывавшие из черных зевов штолен груженые тачки, опрокидывали их и, отряхивая с полушубков, с ватных тужурок, с облезлых кухлянок пыль и крошки угля, направлялись к бараку. Следом выходили забойщики, щурясь от резкого света после темноты копей.

Шахтеры с любопытством и настороженностью смотрели на приехавших милиционеров. Баляев, с киркой в руке, пристально рассматривал милиционеров — нет ли среди них знакомого. Затем подошел к Струкову:

— В гости али подсобить желаешь?

Кто-то из шахтеров засмеялся. На многих черных, заросших лицах замелькали белозубые улыбки. Струков строго посмотрел на Баляева:

— Не суйся не в свое дело!

— А ежели обернется моим? — не унимаясь, балагурил Гаврилович, но глаза у него не были веселыми, Струков молча отвернулся. К нему подбежал Малинкин.

— Добренького здоровья!

Струков узнал его, но ответил небрежным кивком и спросил:

— Где ваш старший?

— А вот он, наш Арифметик, — Малинкин указал на конторку, из которой вышел пожилой человек, опирающийся на палку. После переворота Совет назначил его заведующим копями как хорошо грамотного человека. Дольчик жил в Ново-Мариинске уже давно. Это был тихий, неприметный человек, служивший то писарем, то конторщиком, то делопроизводителем. Жизнь сгорбила его, обесцветила глаза. Зимой и летом он ходил в одном и том же длиннополом черном пальто на меховой подкладке. Шахтеры прозвали его Арифметиком.

— Чем, могу служить? — тихим, слабым голосом спросил Дольчик и осторожно коснулся своей маленькой белой бородки, словно хотел убедиться, на месте ли она.

— Мне нужны Агибалов, Занин и Копыткин, — сказал негромко Струков.

Ему не понравилось, что шахтеры не торопились войти в барак. Они остановились и следили за милиционерами, ожидая, что те намерены делать. Когда Струков назвал имена тех, за кем приехал, шахтеры зашумели, Дольчик не сразу ответил на вопрос Струкова. Он подумал, потом произнес:

— Есть такие. У каждого нарублено угля по…

— Зовите их! — оборвал Дольчика Струков. Его раздражала и медлительность старика и слишком пристальные и недружелюбные взгляды шахтеров. Дольчик захлопал бледными веками и сказал Малинкину:

— Позови шахтеров.

— Агибалов, Занин, Копыткин! — заорал, точно чему-то обрадовавшись, Малинкин. — Выходи! Господину Струкову требуетесь!

Шахтеры, бросая на Струкова угрюмые взгляды, продолжали стоять тесной толпой. Струков услышал, как о чем-то за его спиной зашептались милиционеры. «Трусят», — с досадой подумал он и крикнул сам:

— Слышали, кого назвали? Выходи!

— А зачем они вам?! — раздался крик из толпы шахтеров. — По какой надобности?

— Пусть выходят, скажу, — Струков не боялся толпы. Он ее презирал, но упорство этих людей раздражало его. — Трусят, что ли?

— А чего нам трусить? — первым выступил из-за спин товарищей Копыткин.

Тотчас к нему присоединились Агибалов и маленький, с лукавой усмешкой на лице шахтер Занин. Он приподнял смешливо брови, спросил Струкова:

— Водочкой попотчуешь? Давненько я ее, стервозу, не откушивал!

Шахтеры засмеялись. Занин у них был признанным балагуром. Струков точно не заметил ни насмешливого тона Занина, ни хохота шахтеров, за которыми угадывалось беспокойство. Он громко сказал:

— Вы арестованы! — и, обернувшись к милиционерам, приказал: — Взять их!

Наступила тяжелая тишина. Занин все еще продолжал в прежнем тоне:

— К Толстой Катьке свезти хочешь на своих рысаках?

— Я тебе покажу, мерзавец! — и Струков снова с яростью приказал милиционерам, которые замешкались: — Взять их! Быстро!

— Погоди, Дмитрий Дмитриевич, — послышался нервный громкий голос Рыбина. Рыбин, подталкиваемый Баляевым, бледный и решительный, пробирался среди шахтеров. Баляев настойчиво говорил ему:

— Тебе вступиться надо. Ты же свой для Струкова человек. А ежели ж тебя не послушают, мы всем народом в заступ пойдем, — и он ощупал в кармане револьвер.

Перейти на страницу:

Все книги серии Ураган идет с юга

Похожие книги

Сочинения
Сочинения

Иммануил Кант – самый влиятельный философ Европы, создатель грандиозной метафизической системы, основоположник немецкой классической философии.Книга содержит три фундаментальные работы Канта, затрагивающие философскую, эстетическую и нравственную проблематику.В «Критике способности суждения» Кант разрабатывает вопросы, посвященные сущности искусства, исследует темы прекрасного и возвышенного, изучает феномен творческой деятельности.«Критика чистого разума» является основополагающей работой Канта, ставшей поворотным событием в истории философской мысли.Труд «Основы метафизики нравственности» включает исследование, посвященное основным вопросам этики.Знакомство с наследием Канта является общеобязательным для людей, осваивающих гуманитарные, обществоведческие и технические специальности.

Иммануил Кант

Философия / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза / Прочая справочная литература / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза