Утренний бриз

— Давно, — женщина тыльной стороной руки провела по лбу, покрывшемуся испариной, и снова взялась за нож. Голос хозяйки потряс Каморного. Столько в нем было горя и безысходной покорности судьбе. Каморный закурил. Он стоял у низенького окна и, пригнувшись, смотрел на протоптанную в снегу тропинку, убегавшую от домика к центру Ново-Мариинска. Хозяйка снова заговорила:

— Давно живем, давно. Нет жизни. Маята. Горе одно… Так жить человеку нельзя…

Каморный нервно докуривал папироску. Чем больше проходило времени, тем сильнее его охватывало беспокойство. Гаврилович что-то задерживался. Почему? Каморный терялся в догадках. Он верил в честность бородача. Но одна предательская мысль все время возвращалась к Давиду — не побежал ли Гаврилович к новым, а вернее, старым хозяевам Ново-Мариинска? Не захотел ли он выслужиться, заработать на водку? «Три года не виделись, — размышлял Каморный, продолжая тянуть окурок, который уже обжигал пальцы. — Может, изменился человек? Да не должно быть. Гаврилович свой, от рабочей косточки. Бежал с Урала за то, что уряднику морду набил в Нижнем Тагиле. Там землекопом, а потом кузнецом на заводе работал. Так, кажется, рассказывал». Каморный вспомнил его фамилию — Баляев. И имя — Иван. Гаврилович — было его отчество. Но вот ведь даже жена Баляева зовет его по отчеству, словно у того нет имени. Так все к этому привыкли.

Наконец Каморный увидел на тропинке Баляева. Он спешил к домику, держа в каждой руке по большой темной бутылке. Каморному стало стыдно за свои подозрения.

Он сказал хозяйке с облегчением:

— Спешит наш Гаврилович!

— Сердечный он человек, — вздохнула Петровна. — Один только он и не боится к нам заглядывать. Последним грошем пополам делится.

Камерного удивили слова хозяйки. Он понял, что хозяйка — не жена Баляева, но он не успел ее расспросить, почему-же другие опасаются в ее домик заходить. Появился Баляев. Дышал он глубоко, шумно, а бугристое, полузаросшее лицо было красным и гневным. Он со стуком поставил на стол бутылки, сказал гулко:

— Гады кровавые! Велят всем у дома Тренева собраться.

— Кто велит? — не понял Давид.

— Да Совет наш, что под царским флагом действует! — Баляев откупорил одну из бутылок, поискал глазами кружку, но, не найдя ее, взял ковш, висевший на ведре, налил в него водки, протянул Каморному. — Глотни чуток! Потом уж сядем, сейчас бежать надо. Послушаем, что там господа коммерсанты петь будут!

— Я воздержусь сейчас, — отвел от себя ковш Каморный.

— Ну а я приложусь, охлажу душу. Очень в ней кипит, — Баляев опорожнил ковш, взял из-под ножа хозяйки кусок соленой рыбы, шумно понюхал его, закусил. — Пошли!

На пороге Баляев обернулся к хозяйке:

— Твой пусть хоронится, пока я не скажу. Что-то не по сердцу мне собрание нынче.

— Ох, господи, боже мой, — вздохнула женщина и, кажется, заплакала. Баляев захлопнул дверь, поторопил:

— Айда… аллюром… Мне очень даже интересно послушать, что там гады петь будут.

— Что у вас здесь происходит? — слукавил Каморный, стараясь вызвать Баляева на разговор. — До нас дошли слухи, что тут у вас Советская власть была…

— Была да сплыла, — угрюмо отозвался Баляев. — Проспали мы Советскую власть. Свою, настоящую. Теперь вот локти хотим кусать, да шея коротка, не дотянешься.

— Расскажи толком, — попросил Каморный.

— А тебе какой интерес? — хмуро посмотрел Баляев на спутника из-под своих лохматых бровей и с пренебрежением и насмешкой добавил: — Ты же от нас откололся! В лакеи к купчишке подался! Выгодно, поди, чукчей темных обманывать? Не ожидал я от тебя, Давидка, такого крену.

— Не лайся, — миролюбиво сказал Каморный. — Кто я в самом деле, потом узнаешь, а ты мне сейчас все выкладывай, что тут свершилось.

— Больно тут, — гигант ударил себя по груди, — когда все вспомнишь. Было дело так…

Точно и немногословно Баляев рассказал Каморному обо всем, что произошло в Ново-Мариинске. Так мог говорить лишь человек, много и часто думавший об этом. Нового Каморный узнал мало. Больше всего его заинтересовал уцелевший член ревкома. Он спросил:

— Как его фамилия? Где же он живет?

— Клещин. Иван Васильевич. А живет он в той халупе, где ты меня ожидал!

Каморный опешил и рассердился на Баляева. Так подвести его! Быть может, — за домом Клещина следят? И почему он уцелел, почему его не трогает контрреволюционный Совет, когда другие члены ревкома расстреляны? Может, это предатель? Давид не удержался и выложил все Баляеву. Тот снова сплюнул:

— Ни хрена ты не понимаешь, Давидка! Клещина бережет сам Бирич, а почему — я тебе потом растолкую. Тут не место.