Утренний иней

К счастью, отец, вновь устроившись в одиночестве у телевизора, не обращал на них, кажется, никакого внимания, и Ветка еще раз попыталась закодированно объяснить Насте, что произошло величайшее в истории недоразумение. Она мучилась-мучилась, объясняя это Насте, пока не поняла, что Настя это великое недоразумение оценивает не столь высоко, не так исторически и что больше всего ее расстроила так и не рассеянная Веткой неизвестность относительно исчезнувшей из Каменска Евфалии Николаевны.

— Вот так и сама когда-нибудь влипнешь, — с некоторой долей обиды сказала Ветка. — Пойдешь на Архангельскую, а попадешь на Астраханскую. Пойдешь к Валерии, а попадешь к какой-то Евфалии. Ты когда-нибудь в такой путанице запутывалась?

— Нет, — тихо ответила Настя. — Не запутывалась.

«Врешь! — подумала про себя Ветка. — У дедули, у бабули, у мамули ли, но где-то в чем-то запуталась. Иначе зачем же из дома бегала да еще ночью через овраг лезла!»

Она уже хотела эту свою мысль закодировать и высказать вслух, но неожиданно вмешался отец:

— Вета! Что же ты не пригласишь свою подружку пить чай?

— Идем! — воскликнула обрадованная Ветка.

Сейчас волей-неволей всем как-то придется объединиться, потому что для гостей, для любых гостей, всегда накрывали стол в самой большой комнате, а такого еще не было, чтобы к накрытому для гостей столу кто-нибудь из домашних не вышел. Может, Ирина и отсидится у себя, а мать-то уж обязательно придет.

— Идем-идем! — потянула она уже поднявшуюся с дивана Настю. — С медом!

Настя вдруг выдернула свою руку из Веткиной и снова плюхнулась на диван.

— Не пойду!

Сказано это было так решительно, что даже отец оторвался от телевизора и посмотрел на Настю.

— Мед свежий! Только сегодня покупали!

— Спасибо! Мне некогда! Мне еще уроки… Я домой.

— Дотянула! — недовольно проворчала Ветка. — До самого вечера. Тоже мне!

Пришлось идти ее провожать, потому что было уже поздно, а поскольку провожавшую Ветку тоже надо было проводить, то с ними пошел и отец.

Легкий невесомый снежок кружился в воздухе. Надвигалась неизбежная зима, и Ветке было радостно оттого, что уходил унылый и скучный осенний пейзаж, хотя ее «Осенняя песня» была еще не закончена.

Отец шел довольно далеко позади них, чтобы не мешать, и поэтому можно было свободно говорить с Настей о чем угодно. Однако к глупой их встрече в Каменском интернате они больше не возвращались — все выяснили. Теперь Ветке хотелось узнать, что же такое происходит в жизни этой такой странной и такой красивой девочки, от нее самой — не от тети Сони, не от интернатских дикарей, а от нее самой. И Ветка сразу взяла быка за рога:

— Твой дед, наверно, не очень хороший человек, да?

Настя ответила не сразу. Она шла опустив голову и глядя себе под ноги. А потом, не поднимая головы, спросила:

— Откуда ты это взяла?

— А я, между прочим, в твой распрекрасный Каменск еще один раз ездила!

Настя резко вскинула голову. «Ого!» — подумала Ветка.

— С пирожными, между прочим, ездила. Так вот, мне там кое-что и рассказали.

— Что… рассказали?

— А то, как твой дед Евфалию Николаевну из интерната выжил. Ну а уж потом интернатники тебя выжили из-за этого.

— Никто меня не выживал! — почти крикнула Настя. — Я к маме приехала! К своей родной матери!

— А виноват во всем твой дед! И потому ты от него сбежала!

Настя остановилась. Ветка тоже, И так они стояли молча, довольно долго и при неярком свете уличных фонарей не могли разглядеть выражения лиц друг друга, пока задумавшийся о чем-то отец чуть не налетел на них.

Дальше они пошли уже все вместе, и при отце пришлось разговаривать уже совсем о другом, о чем придется.

Они проводили Настю до самых дверей ее квартиры, и Ветка, когда уже закрылась за ней дверь, спохватилась, что не пригласила ее к себе еще. Нехорошо как-то получилось. Не принято так было у них, у Петровых. На всякий случай она запомнила номер Настиной квартиры, решив, что если не завтра, то уж на будущей неделе обязательно под каким-нибудь предлогом зайдет к Насте, хотя и Настя ее тоже не пригласила к себе.

Обратно они с отцом шли молча. Рассеянная задумчивость отца передалась и Ветке. Она стала такой же задумчивой и печальной, зная, что ничего хорошего дома их не ждет. И телевизор пора уже выключать…

Отец шел, засунув руки в карманы пальто. Это была его вечная привычка, за которую его часто ругала мать. А Ветка он просто привык прятать руки, потому что они у него были в рубцах и морщинах — от ожогов. Ожоги эти он получил на войне. Он воевал совсем еще мальчишкой, и у него даже была потускневшая до черноты медаль «За победу над Германией». Но о себе он почти никогда ничего не рассказывал. Рассказывал он всегда о других. Чаще всего о тех, кто погиб.

Ветке было пять лет, когда он повез ее и Ирину на Мамаев курган, и ей до сих пор больно вспоминать ту поездку, Там впервые в жизни она увидела, как ее отец плачет.