Утренний всадник, кн. 1: Янтарные глаза леса

Смеяне было грустно, словно солнышко вдруг потухло, словно наступающая зима грозила стать вечной и никогда больше не пустить в мир весну и радость. Но Варовит не замечал, как погасло ее лицо, – он обрадовался, что строптивая внучка не спорит с его решением. Может, хоть когда-нибудь она научится уважать старших!

– А чего спрашивать? – проворчала бабка. – Она уже не девчонка, и старых девок нам в роду не надо! Позор какой! Сватаются добрые люди – и слава Макоши! Не лиходеи какие-нибудь, и жених не хромой, не горбатый, чем ей не счастье?

– Да, детка, в твои года или замуж, или тогда к Творяну на выучку идти! – поддержала ее тетка Купава, все эти годы заменявшая Смеяне мать. – Да ты ведь ведуньей быть не хочешь?

Смеяна покачала головой.

– Ну, вот и решили! – Варовит хлопнул в ладоши. – Нам что Заревник, что Премил, со всех сторон родня добрая. Погуляла ты, внучка, ну и хватит.

* * *

В поле гулял ветер, подбрасывал редкие соломинки. Казалось, совсем недавно это поле покрывали свежие ростки, стремились к солнцу, обещали новый урожай – все было впереди. И вот уже рожь в овине, а в поле – черная пустота, Зимерзла засевает его снегом, чтобы вырос снег.

Смеяна медленно брела вдоль неровного края поля и пыталась вспомнить, как это выглядело в тот далекий день месяца травеня. Весна, яркие лучи солнца, расцветающие травы, теплые потоки воздуха теперь казались какой-то другой жизнью, даже не бывшей, а придуманной. Но княжича Светловоя, похожего на самого Ярилу, она не придумала. Каждый день слыша вокруг себя разговоры мужчин о строящемся городке, для которого Ольховики и все соседи возили бревна, Смеяна не могла не думать и о нем. Городник Боговит, перебравшийся в собственную новую избу на мысу, обещал, что в самом начале зимы приедет сам князь или княжич, и Смеяна уже начала ждать. Первый снег выпал с полмесяца назад, в середине листопада, и близкая Макошина Неделя знаменовала конец осени и начало долгой зимы. А впрочем, и со дня их расставания со Светловоем прошло без малого полгода. Помнит ли он еще желтоглазую девчонку, перевязавшую ему лоб? Ведь они были знакомы каких-то два дня, и тогда у него хватало других забот. И все же в сердце Смеяны жила смутная надежда. Она хотела просто увидеть его, и тогда весна вернется к ней, одолевая зиму.

В лесу было тихо и почти тепло. Новый полушубок из рысьей шкуры так нравился Смеяне, что она заботливо обходила каждую корягу, где могла бы испачкать его или порвать, ласково гладила ладонью блестящий пятнистый мех. Новая одежда так ловко и естественно сидела на ней, как будто она надела свою собственную, родную шкуру. Даже двигаться в ней было легче, удобнее.

Бабка Гладина по привычке ворчала, что нечего трепать дорогой подарок каждый день, чай, не воеводская дочь из Лебедина, но Варовит махнул рукой: пускай носит, ей ведь подарено. Да и гости, сваты из Чернопольцев, могут приехать нежданно – так пусть глядят на товар во всей красе.

Однако новое положение почти сговоренной невесты нисколько не радовало Смеяну. О приданом она могла не беспокоиться: в сундуке полудянки еще оставалось полным-полно разного добра, но она даже не смотрела в его сторону, задвинула в угол и прикрыла старым мешком, чтобы узорные бронзовые накладки на боках и крышке не бросались в глаза и не напоминали о прежней глупости.

«Богатства, вишь, захотела! Красоты ненаглядной! – бранила Смеяна сама себя. – Женихи передрались! Радуйся! Что же ты не радуешься?» Как Смеяна ни старалась, она не могла представить себя женой ни Премила из Чернопольцев, ни Заревника из Перепелов. Родичи называли ее счастливой, но, похоже, Смеяна меньше всех знала, что же это такое – счастье. Безмятежная радость чистой души, молодого задора и воли была у нее всего полгода назад, неосознаваемая, как здоровье. Но это счастье ушло, а что осталось?

Называют ее теперь красивой – ну и что? Сундук с приданым боярышне впору – ну и что? Два наилучших жениха спорят за нее – ну и что?! Может быть, другие девушки, Верёна, Коноплянка, Веснянка, и были бы счастливы на ее месте. Но Смеяна сейчас острее прежнего ощущала, что она, со своими кошачьими глазами, неслышным шагом, звериным чутьем на травы и неудержимым стремлением к воле, есть что-то совсем другое. И счастье у нее должно быть какое-то другое, свое. Но какое?

В свежем лесном воздухе, среди застывшей прели павшей листвы раздавались звонкие железные удары. Никто не ходил с топором в дубраву Творяна. Значит, это он сам. Смеяна нашарила под полушубком свое ожерелье и коснулась пальцами рысьего клыка, словно хотела занять у него смелости. После Купальской ночи, когда она нарушила науз и порвала заклятье, наложенное Творяном на Грача, ведун сердился на нее и не хотел даже разговаривать.