Утренний взрыв

Он прошелся по мастерской из угла в угол раз, другой и начал вдруг гневно:

- Это... это "разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц" - вот что это такое, если ты хочешь знать!.. Я - художник и мыслю только образами... только образами!.. Корабль государственности российской перевернулся килем кверху, - вот что мы видели с тобой в Севастополе!.. А я тут какую-то де-мон-стра-цию!.. Взрыв, а не демонстрация, вот что должно быть и что будет!.. Не вымаливать идти, даже и не кричать: "Долой!", как это принято, а взорвать - вот что и просто и ясно!.. Корабль государственности российской, а? И ведь какой корабль! Вполне соответствующий мощи огромной державы!.. Дюжину двенадцатидюймовок имел!.. Конечно, полное истребление двухсоттысячной армии Самсонова, например, это гораздо грандиознее и для России чувствительнее, чем гибель всего только одного дредноута и нескольких сот человек на нем, но-о должен я сказать, что, во-первых, время уже не то: тогда только еще началась война, а с того времени прошло уже больше двух лет; а во-вторых, и люди стали совсем не те, и они это доказали!

Наде, после разговора с матерью, хотелось поговорить с мужем о том, что было бы хорошо ей, теперь уже одной, дня через два снова поехать к Нюре, не отрывая его от работы, но очень неожиданно для нее было то, что он только что сказал о своей картине. Сыромолотов же продолжал:

- Вот именно этот самый взрыв на "Марии", по-моему, и называется "вложить мечи в ножны!.." Во-е-вать?.. Гм, гм... А за что же именно воевать? А во имя чего, позвольте узнать? Чтобы эти подложные, поддельные господа Романовы удержались на престоле?.. Нет уж, что-что, а народ теперь поум-не-ел!.. Теперь ему пальца в рот не клади, - откусит!.. Помню, чей-то фельетон не то в московской, не то в петербургской газете был помещен, еще до войны с Японией: назывался он "Господа Обмановы"{110}. Много шума он тогда произвел!.. А теперь и фельетонов таких не надо писать: всякий знает!

Надя поняла, что говорить ей сейчас, что она думала сказать, было бы как нельзя более не вовремя, и стала разглядывать картину, но Алексей Фомич взял ее за руку и повернул лицом к окну, говоря недовольно:

- Фрейшиц, Фрейшиц!.. А севастопольские матросы совсем не так играют, и погоди, погоди еще, как они могут заиграть!.. "Ваше благоутробие!" - а? "Ваше благоутробие!"... Это - начало конца, начало конца!..

Он сделал было несколько грузных шагов по мастерской, но, остановившись, продолжал, так как не говорить не мог:

- ...Их казнят... Их казнят, ты увидишь!.. А я опоздал!.. Я опоздал со своей этой картиной, - вот я к какому выводу пришел!

Только теперь поняла Надя, - скорее почувствовала, чем поняла, - что ей надо обнять его и крепче к нему прижаться.

- Да что ты, что ты! Как опоздал? - заговорила она почти испуганно. Как опоздал, когда она почти уже готова? Ведь ее даже и сейчас уже можно выставить, если...

- Если позволят, ты хочешь сказать? Если я захочу сидеть в тюрьме?.. Пока ведь и говорить о ней никому здесь нельзя, а не только показывать... Но ведь я говорю о том, что не успею ее закончить даже и к тому времени, когда показать ее будет можно и, пожалуй, нужно... Не в порядке такой постепенности произойдет революция, - указал Алексей Фомич на свою картину, - а сразу, взрывом, таким, как на "Марии", вот в чем я теперь убежден!.. И это - прочно!.. Это у меня теперь прочно, имей в виду!

- Что же, это ведь хорошо, - сказала Надя.

- Да, это хорошо, я согласен... Я согласен, хорошо!.. Но вот что мне еще хотелось бы тебе сказать...

Сыромолотов прошелся по диагонали мастерской и заговорил снова, резко и громко:

- Там - смерть! Над тем - крест!.. Но вот что еще меня поразило и о чем я молчал, скажу теперь... Вмешательство хирурга в рождение маленького у Нюры, должен тебе признаться, на меня это произвело впечатление тоже огромное... Ведь нужно же было, чтобы у такой вот Нюры родился ребенок, новая жизнь на земле! И тоже как бы путем взрыва, под аккомпанемент взрывов на "Марии"... Что же это значит, а? Значит ли это, что новая жизнь в России должна появиться тоже после гигантского взрыва, как дело рук искуснейшего в этой области творца, а?.. И кого же именно? Кто будет этот творец, не можешь ли ты назвать?

- Как же не могу назвать? - серьезно и даже строго посмотрела на своего мужа Надя. - Я тебе уже не раз называла его, разве ты забыл?

- Называла?.. Кого же ты имеешь в виду?.. Это - Ленин? - вдруг быстро спросил Сыромолотов.

- Разумеется, только он, - Ленин!..

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Два дня после того Алексей Фомич занят был в своей мастерской только тем, что его поразило: взрывом "Марии"; картина "Демонстрация" отошла на второй план. Придя к мысли, что она уже запоздала, что он смотрел сквозь нее не вперед, а назад, что гулкая поступь истории видится и слышится где-то уже в большом отдалении от этой его картины, Сыромолотов обеими руками схватился за то, что он сам видел, что видела бывшая рядом с ним Надя, что обрушилось смертельной тяжестью на близкого уже ему теперь человека - мужа Нюры, прапорщика флота Калугина.