Утренний взрыв

- Ну да, вроде как святые в старину спасались в пустынных местах, подхватил Егорий, - хотя между прочим базар от тех мест пустынных поблизу должон был находиться, иначе бы курса свово не прошли бы, с голодухи поколели бы раньше времени... Это я к примеру так говорю, - и опять кашлянул в левую руку, начав прибивать на место отпиленную ступеньку.

"Востер на язык!" - подумал о нем Алексей Фомич, принимаясь за новый рисунок, по счету четвертый.

- Вы, конечно, хозяин считаетесь дома свово, - начал снова Егорий, прибив эту ступеньку и принимаясь отпиливать кусок доски для другой. - И хотя, сказать бы, желаете, чтоб я у вас на глазах работал, ну, заняты притом же своим делом, чтоб зря времени не тратить... А то вот раз, - это до войны дело было, - работал я тоже на дому у хозяина одного, только он был немец. Просветы я ему делал для флигеля, а также подшив под потолок, - работа эта, известно вам, гвоздевая... А тут ему приспичило ехать куда-то, немцу тому, по делам по своим, дня на три... "Вот, Егорий, - это он мне говорит, - как теперь без моего глазу будешь ты, оставляю тебе по списку тысячу семьсот восемьдесят семь предметов, а ты прими и распишись, как ты есть грамотный, а когда приеду, то, стало быть, мне в точности отчет дашь, сколько чего и куда у тебе пошло".

- Каких же это тысяча семьсот предметов? - удивился Сыромолотов.

- А как же так, каких! Разных там вобче по нашему делу: шпингалетов, задвижек, шурупов, петель оконных, ручек, крючочков для форточек и, что касается для подшива, гвоздей двухдюймовых, также и трех-четырехдюймовых, доски прибивать к балкам, - объяснил Егорий. - Ну вот, приезжает той немец, давай все считать он, - каждый, понимаете, гвоздь забитый и тот сосчитал, записал на бумажке, чтобы не сбиться...

- Да, немцы статистику любят, - согласился Сыромолотов. - Вот так же они и свои снаряды к орудиям считали перед войной и свои патроны... Да и у союзников их тоже все было ими сосчитано... Благодаря счету они теперь и побеждают.

- Ну, тот немец, он, кажись, на Урал куда-то выслан, - и все, значит, тыщи предметов его остались совсем без последствий, - вставил плотник. - А вот что я хотел бы у вас вспросить, барен. Вы вот это чертите карандашиком не с меня ли, грешного, свои планы?

- То есть рисунки, вы хотите сказать?

- Ну, хотя бы ж рисунки, - и кашлянул Егорий, прикрыв рот. - Выходит, стало быть, так: вы мне пользу преизнесли, работу мне на день дали, так что я могу считать, что назавтра я хлеба себе разжился, а я вам, выходит, пользу двойную преизношу: и крыльцо вам починяю, и, своим чередом, вы с меня рисунки свои снимаете, - может, за них не трояк, как я, получите, а пожалуй что чуть-чуть и поболе... Это я к примеру так говорю.

- Нет, я за эти рисунки ни одной копейки не получу: они никому не будут нужны... А если я их делаю, то это у меня просто привычка такая, - с виду совершенно спокойно ответил Алексей Фомич.

Однако, посидев после того еще с минуту, он закрыл альбом, взял стул и ушел в комнаты.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В полдень пришла Дунька и принесла Егорию какую-то снедь в синей эмалированной миске, завернутой в тряпицу.

Пока он ел, она с большим любопытством ходила по двору и саду, зашла, наконец, и в сарай, и Алексей Фомич слышал, как Егорий крикнул ей:

- Дунь-кя-я! Ты чего это там зиркаешь, где не надо? Аль украсть чего хочешь у барена, сука?

Отворив окно, Сыромолотов не утерпел сказать:

- Очень строго что-то вы обходитесь с женой, Егорий!

- С бабой своей? - поправил его плотник. - А с ними, с бабами, разве можно иначе? Им только волю дай, а тогда с ними и жизни не рад будешь.

Егорий при этом сжал кулак, на вид твердый, как каменный, и помахал им предостерегающе в сторону подходившей от сарая Дуньки. Однако, к удивлению Сыромолотова, и у Дуньки оказался голос, - правда, весьма неприятный, вороний:

- Хороших людей постыдился бы, цыбулястый черт! Жрал бы, когда тебе принесли, да молчал бы, конопатый идол!

И Сыромолотов еще только пытался догадаться, что это значит "цыбулястый" - когда Дунька торопливо подобралась к окну и почти пропела:

- Бари-ин! Дайте уж мне вы, сделайте такую милость, той трояк, а то ведь пропьет он его, а мне и пятачка не даст, а я его, черта, корми!

- Постойте, как же это так? - озадачился Алексей Фомич. - Он же ведь матрос бывший, сознательный, за политику "кандалами звенел", а вы...

- Ка-кой он матрос! - истошно закричала Дунька. - В острогу он сидел за тую политику, какая иржёть!

- Что за черт! Опять это "иржёть"! - изумился Алексей Фомич, но в это время крикнул и Егорий: "Дунь-кя-я!" - и встал, и показался страшен: рот его был открыт, оба каменных кулака сжаты, а глаза округлились, как у ястреба.

И не успел еще Алексей Фомич вынуть кошелек из кармана, как Дунька уже метнулась от окна за угол дома, а следом за ней от крыльца бросился и Егорий все так же с открытым ртом, как будто хотел он пустить в дело и зубы.