Утро. Ветер. Дороги

— Как вам помочь стать артисткой… Растроганно и недоверчиво взглянула на меня Шура.

— Вся в отца. Такая же добрая. Он все хотел помочь… Мне уже нельзя помочь: мое время прошло.

— Шура! Если вы хоть чуточку любите моего отца и меня, не мешайте мне помочь вам. Хорошо? Обещаете?

— На завод работать не пойду.

— Я не зову вас на завод. Зачем он вам? По-моему, вы очень талантливы. Надо, чтоб вас прослушал какой-нибудь хороший режиссер.

— Он и слушать не станет. Колхозница с Оки. Под тридцать лет. Тоже мне — артистка.

— Я знаю, что делать. Только помните, вы обещали мне не мешать.

У Шуры задрожали губы. Она еле сдерживала слезы. Мне она, конечно, не верила. Не важно. Я верила за двоих. Быть этого не может, чтобы в нашей стране погиб ни за что ни про что большой талант. Я в нее верю!

Глава двенадцатая

ЧТО ДЕЛАТЬ С ТАЛАНТОМ?

Рано утром мы пошли к Щибре, чтоб застать его дома, и я переговорила с ним.

Шура стояла рядом потупив глаза, постукивая ногой в валенке, показывая всем своим видом, что в этой затее она ни при чем. Она испытывала явную неловкость. А Щибря — вот молодец! — понял меня с первых слов.

— Хотя бы три дня, — сказала я в заключение, — прошу отпустить Александру Прокофьевну только на три дня.

— Могу на все время вашего пребывания здесь — в счет ее отпуска.

Разрешил милый Щибря и записку заведующему клубом написал насчет магнитофона.

По дороге в клуб мы встретили наших ребят, и я сообщила им, чтоб на меня не рассчитывали: есть более важная работа.

Наш бригадир — механик Лавриненко вытаращил глаза.

— Какая это еще работа? Что за самодеятельность. Будешь выпускать стенгазету.

— И без меня выпустят. Повторяю, есть более важное дело. Я уже договорилась с председателем колхоза. Если хочешь, могу объяснить…

Я коротко объяснила.

— Как хочешь, Гусева, влетит тебе от Юрки Савельева. А мы будем помогать по ремонту тракторов.

— Вот молодцы! Пока, ребята!

Трепки мне от Савельева, конечно, не миновать, но это будет в Москве и не раньше как через неделю.

Завклубом, прочтя записку Щибри, выдала нам магнитофон без излишней проволочки.

Все дни моего пребывания в Рождественском мы с Шурой работали до полного изнеможения. Она пела перед магнитофоном свои любимые песни. Я подбирала монологи и диалоги, иногда в полтона подавала ей реплики. О, какая это была Аксинья в «Тихом Доне»! А какой комиссар в «Оптимистической трагедии»! Мы выбрали из этой трагедии самые потрясающие места.

Я ее фотографировала. У меня аппарат «Киев», подарок папы после окончания школы. Я снимала Шуру, пригорюнившуюся за столом, с ухватом у печи, смеющуюся на крыльце, во дворе возле бревенчатой избы, рядом с соседской коровой, на берегу, на улице, в поле среди сугробов снега, в лесу, на реке у- проруби, на кладбище, на дороге, уходящей за горизонт, с курами, с собакой.

Я не просто снимала Шуру, я заставляла ее играть…

Я не знаю, кто из нас больше вымотался — я или Шура. Она-то родилась артисткой, но я-то ведь отнюдь не режиссер и не оператор, а, чтоб победить, мне надлежало быть сейчас и тем и другим.

Неожиданно помог Василек. У преподавателя фиалки был киноаппарат, которым он настолько владел, что далее получил вторую премию на каком-то конкурсе кинолюбителей. И этот физик Валентин Сергеевич согласился снять Шуру в короткометражном фильме. Придумать сценарий он предоставил мне.

Я не спала всю ночь.

Шура исключительно вписывалась в окружающий пейзаж. Надо было и снимать ее на фоне этого пейзажа. Леса, луга, растения и животные — все самое, самое русское. Здесь можно было найти песчаные холмы и глубокие карстовые воронки, живописные озера, ручьи и речки в глухом лесу. Можно было встретить лося, белку, зайца, барсука и даже медведя, только они сейчас спали в своих теплых берлогах. Летом можно увидеть бобров. До самой Каширы тянутся дремучие смешанные леса и сосняки. Пусть это все «играет» на Шуру…

Я не придумала ничего лучшего, как сделать Шуру женой лесника, которого потом убивают браконьеры.

Физик очень увлекся съемкой. Правда, все получалось не так быстро, как мне хотелось. О том, чтобы увезти с собой готовый фильм, не было и речи. Пока нашли парня на роль мужа (здешний зоотехник), пока нашли лесничего (согласился играть математик), пока репетировали, пока начались съемки, мне уже пора было ехать (остальные шефы уехали два дня назад — в пятницу).

Договорились, что киноленту мне вышлют домой, как только она будет готова. Ничего не поделаешь. Во всяком случае, у меня была масса снимков и магнитофонные записи. Физик дал мне порядочный список всяких фото- и кинопринадлежностей, которые я обещала достать в Москве и срочно прислать.

Накануне отъезда Шура повела меня на берег, где она будет «сидеть у тела убитого лесника».

Было очень тепло для конца января — около нуля, но снег в лесу почему-то не таял. Вдоль реки вела укатанная дорога, поэтому мы не взяли лыжи. Нам стало так жарко, что мы даже перчатки сняли.