Утро. Ветер. Дороги

И отец первый стал что-то откручивать у машины. Алик бросился ему помогать. Затем, повздыхав, подошли остальные. Машину разбирали осторожно, потому что многие детали и узлы могли еще пригодиться. Вошел Терехов и, увидев «развалины», лукаво посмотрел на отца.

— Ну, как министр? — поинтересовался отец.

— Ничего. Новый вариант понравился. Он порядочный человек и знающий инженер. Чем вы теперь займетесь, друзья? Мне еще надо кое-что изменить в чертежах.

— Найдем чем заняться, — сказал отец. — Хоть бы объяснили нам, в чем там дело, в новом варианте?

Терехов не заставил себя просить и подробно рассказал. На три четверти я ничего не поняла из его объяснений. В общем, он положил теперь в основу Центра нечто действительно новое. В нем были прежние элементы электронных схем — реле, ламп, транзисторов, диодов, но резко увеличился контакт человека с машиной. То изменение в схеме, которое сделал теперь Юрий, на первый взгляд противоречило здравому смыслу. Но именно это привело нас потом к успеху. И — какому успеху! А пока мы только дивились энергии и принципиальности Терехова, снова засевшего за свои чертежи.

— Что же мы будем делать, — поинтересовался Володя Петров, — пока КБ изготовит новые чертежи?

Они с Андреем с самого начала работали только над сборкой Центра, и им особенно было горько, что машину вдруг разобрали. Отец понял их душевное состояние. (Разве он сам не испытывал то же самое.)

— Не расстраивайтесь, друзья, — сказал он. — Юра прав. Займемся мы пока вот чем… Медицинский институт просил наше КБ разработать биотелеметрический передатчик. Они сконструировали прибор, в чертежах, разумеется. Нам предстоит его собрать. Так вот, я внимательно изучил чертежи, мы вполне можем для его создания использовать часть наших микросхем.

— Словно кубики, из которых можно строить хочешь домик, хочешь мост, — хмыкнула я, очень довольная, что моя работа не пропала даром.

Мы разложили чертежи, и папа стал объяснять, что к чему. Потом, как всегда, дал каждому задание.

Впрочем, это уже было после обеденного перерыва…

А вот что было в перерыв. Увлекшись работой, мы задержались на несколько минут.

— Эй, обедать собираетесь? — окликнула нас Зинка.

Я обернулась и невольно ахнула. Неужели это была Зинка Рябинина?

Мы все привыкли видеть ее лохматой, грязной, в неизменном драном свитере. Смятый растянувшийся воротник обычно болтался вокруг ее тонкой шеи, как старый измочаленный хомут.

И вдруг мы увидели ослепительно чистую, гладко причесанную и подстриженную Зинку в аккуратно выглаженном красном платьице и пушистом вязаном сером жакетике. На голове белый беретик.

— Зинка! — только и смог выговорить Шура Герасимов. Он едва ее узнал. А мы все до единого были настолько изумлены, что буквально онемели.

Зина была очень довольна произведенным впечатлением. Она важно взяла меня под руку и отправилась обедать вместе со всеми.

Ребята отпускали ей комплименты. Зина выслушивала их с любопытством.

После обеда мы вышли втроем: папа, Зина и я. Зина обратилась к отцу:

— Сергей Ефимович, вы не возьмете меня в свою бригаду… учеником слесаря. Хочу быть наладчиком, как и вы. Лет через пять-шесть буду, если постараться?

Отец как-то встревоженно смотрел на нее. Я думала, что он обрадуется ее перемене, ведь она могла означать лишь одно: Зина решила исправиться. Но отец почему-то явно встревожился.

После минутного растерянного молчания он сказал, что с удовольствием возьмется учить ее слесарному делу, но разъяснил, что на первых порах она будет получать гораздо меньше, чем она зарабатывает теперь на своем электрокаре.

— Я знаю, дядя Сережа, — сказала Зина, назвав его, как называла в детстве, — на что мне электрокар? Никаких перспектив. И если уж я решила завязывать, так буду учиться только у вас. На хлеб и щи хватит заработка?

— Ну, не так уж плохо, — улыбнулся ей отец. — У тебя… все в порядке, Зина? — спросил он (по-моему, неожиданно для самого себя).

— Не беспокойтесь за меня, дядя Сережа, — серьезно заверила Зина, — все в порядке.

— Ну и хорошо.

Мы постояли молча. На заводском дворе было почти сухо, только в тени таяли остатки снега. День был сумрачный. Беспокойные клубящиеся облака — в них и снег, и дождь — текли так низко, что, казалось, задевали за высокую кирпичную заводскую трубу.

— Можно, я зайду к вам вечером? — спросила вдруг Зина, одновременно взглянув и на отца и на меня. Губы ее дрогнули. — Я ненадолго.

— Приходи, я буду дома весь вечер. Папа уйдет часов в девять, — предупредила я.

Это было совсем новое. Зина к нам не ходила лет шесть. Хотя я не раз ее приглашала.

Она пришла в восемь часов. К ее приходу стол был накрыт. Мы с отцом сидели и гадали, что могла означать эта перемена. Очевидно одно, решили мы, — это влияние Ермака.

Зина не жеманясь села к столу, поела, правда без особого аппетита, выпила две чашки чая со сливками и конфетами.

— Вы одни в квартире, больше никого нет? — спросила она, допив чай.

— Одни, — удивленно ответила я.

Папа озабоченно смотрел на Зину. Жилки на его висках взбухли. Что его так беспокоило?