Уцелевший

Я попросил его подождать на линии. Быть знаменитым — уже превращается в несвободу. Быть знаменитым — уже превращается в жесткое расписание задач к исполнению и решений к принятию. Ощущение не сказать чтобы приятное, но хотя бы знакомое.

А потом приехала полиция. Они вошли в малую гостиную, где лежала мертвая психолог, сфотографировали ее труп со всех ракурсов и попросили меня оторваться от выпивки и ответить на их вопросы.

Вот тогда я и заперся в ванной, и у меня случился непродолжительный экзистенциальный кризис, как это называется в учебниках по психологии.

Человек, на кого я работаю, звонит из сортира в каком-то там ресторане, потому что не знает, как есть сердечки из пальмового салата, и мой день, кажется, завершен.

Жить или умереть?

Выхожу из ванной и иду к телефону, не обращая внимания на полицейских. Человеку, на кого я работаю, я говорю: берешь салатную вилку. Накалываешь на нее сердечко. Вилку держишь зубцами вниз. Подносишь сердечко ко рту и высасываешь сок. Потом снимаешь сердечко с вилки и кладешь его в нагрудный карман своего двубортного пиджака от Брукс Бразерс в тонкую светлую полоску.

Он говорит:

— Понятно.

Все. Больше я не работаю в этом доме.

В одной руке я держу телефон, а свободной рукой показываю полицейским, чтобы они налили побольше рома в очередную порцию дайкири.

Агент говорит, чтобы я не беспокоился о багаже. Стилист в Нью-Йорке уже подбирает мне гардероб из религиозной, спортивного стиля одежды — чистый хлопок, стилизация под мешочный холст, ходкий товар, согласно маркетинговым прогнозам, — которую они хотят, чтобы я продвигал на рынке.

Багаж наводит на мысли об отелях наводит на мысли о люстрах наводит на мысли о бедствиях и катастрофах наводит на мысли о Фертилити Холлис. Фертилити — это единственное, что я теряю. Только Фертилити знает обо мне хоть что-то, пусть даже совсем-совсем мало. Почти ничего. Может быть, она знает мое будущее, но моего прошлого она не знает. Теперь никто не знает моего прошлого.

Кроме, может быть, Адама.

Вдвоем они знают о моей жизни больше, чем знаю я сам.

Согласно моему дорожному атласу и плану маршрута, говорит агент, машина прибудет через пять минут.

Время жить дальше.

Время идти добровольцем на сверхсрочную службу.

Пусть мне привезут темные очки. Я хочу путешествовать нарочито инкогнито. Я хочу, чтобы там, в лимузине, были черные кожаные сиденья и тонированные стекла, говорю я агенту. Я хочу, чтобы в аэропорту собрались толпы и чтобы они скандировали мое имя. Я хочу много вкусных коктейлей. Хочу личного тренера по фитнесу. Хочу сбросить пятнадцать фунтов. Хочу, чтобы волосы у меня были гуще. Хочу, чтобы нос у меня был меньше. Безупречные зубы. Раздвоенный подбородок. Высокие скулы. Я хочу маникюр. И хороший загар.

Я пытаюсь припомнить, что еще Фертилити не нравилось в моей внешности.

29

Где-то над Небраской я вдруг вспоминаю, что забыл свою рыбку.

И что она, наверное, голодная.

По традиции Церкви Истинной Веры даже у миссионеров труда должен быть кто-то — кошка, собака, рыбка, — чтобы было о ком заботиться. Как правило, это была рыбка. Просто кто-то, кому ты нужен. Кто-то, кто ждет тебя дома. Кто спасает тебя от одиночества.

Рыбка — это то самое, что заставляет тебя закрепиться на одном месте. Согласно церковной доктрине, именно по этой причине мужчина берет в жены женщину, а женщина рожает детей. Человеку обязательно нужно что-то, вокруг чего строить жизнь.

Это, наверное, ненормально, но ты отдаешь этой крошечной рыбке всю душу, пусть даже до этого у тебя было уже шестьсот сорок таких же рыбок, и ты просто не можешь бросить ее умирать от голода.

Я говорю стюардессе, что мне надо вернуться, а она пытается вырвать у меня свой локоть, в который я судорожно вцепился.

В самолете — ряды и ряды сидений, где сидят люди. Все эти люди летят в одно место, высоко-высоко над землей. Перелет до Нью-Йорка — это очень похоже на то, как мне представлялся Поход в Небеса.

Поздно уже возвращаться, говорит стюардесса. Сэр. У нас беспосадочный перелет. Сэр. Самолет нельзя развернуть назад. Может быть, когда мы приземлимся, говорит она, может быть, я смогу кому-нибудь позвонить. Сэр.

Но звонить некому.

Никто не поймет.

Ни домовладелец.

Ни полиция.

Стюардесса все-таки вырывает локоть. Одаряет меня выразительным взглядом и уходит дальше по проходу.

Все, кому я мог бы позвонить, мертвы.

Поэтому я звоню единственному человеку, который может помочь. Меньше всего я хочу звонить именно этому человеку, но я все же звоню, и она берет трубку после первого же гудка.

Телефонистка спрашивает, согласна ли она оплатить разговор, и где-то за сотни миль от меня Фертилити отвечает: да.

Я говорю: привет, и она отвечает: привет. Похоже, она ни капельки не удивилась.

Она говорит:

— Почему ты не пришел к склепу Тревора? Мы же с тобой договаривались на сегодня.

Я говорю: я забыл. Я всю жизнь только и делаю, что забываю. Это мой самый ценный рабочий навык.