Увертюра ветра (СИ)

   Нэльвё не прерывал меня, и я несмело продолжил, сбивчиво и сумбурно:

   - Она распорядилась так. Я... долго думал над этим. Почему, за что?.. Что я сделал не так? За что расплачиваюсь, и почему так жестоко?.. Думал, - и не находил ответа. И решил, в конце концов, что виной всему - обещание, которое я нарушил, так толком его и не дав. Я не обязан был его соблюдать, не обязан был давать - но пообещал и нарушил. Да, это глупо, я знаю: слишком смешно, нелепо. Я знал это с самого начала, но все равно поверил: другого ответа я просто не мог найти, а мучиться неизвестностью столько лет невозможно.

   Я снова умолк. И, повинуясь внезапному порыву, резко встал. Шагнул к воде, к самой сияющей золотом кромке, навстречу медленно истаивавшему и растекающемуся по озерной глади солнцу.

   - А сегодня... сегодня я впервые подумал, что сам виноват в том, что случилось. Я ведь сказитель, драконы меня побери! Сказитель! "Чьи слова низвергают города и поднимают горы". И я дал пламени антерийской войны захлестнуть Северу. Сжечь мою родную Нэриту, захлестнуть Торлисс... дать погибнуть стольким людям.... дать затопить Ильмере, разрушить Лазурную Гавань... Я не сделал ничего! То есть делал, конечно, - но не сделал. Делал так много, делал все возможное!.. Но ничего не сделал. Потому что должен был - невозможное. Ведь я сказитель.

   - "...чьи слова низвергают города и поднимают горы", - насмешливо закончил Нэльвё. - Да-да, я помню. Тебя родители случайно не на сказках о волшебниках века Драконов воспитывали? Ну, там - Аэлин-сказительница, Майливия Алая Дева, Даррен Виоррейский?

   - Иди ты! - ругнулся я, вспыхнув, и отвернулся от сгорающего в собственной крови заката.

   Щемящую тихую грусть сменило раздражение и досада. В первую очередь - на себя. Ну, какой дурак! Нашел, кому рассказывать!

   - Так все-таки я был прав? - продолжил он, развалившийся на золото-зеленом полотне трав и заложив руки за голову. - Ты тогда умер?

   Я выдержал паузу, не зная, то ли отвечать ему правду, то ли ругаться... и в итоге махнул рукой.

   - Прав, - безразлично согласился я. - Но это никак не связано с тем, что я сказитель. Во всяком случае, напрямую.

   - А с чем связано?

   Я аж рассмеялся от такой наглости.

   - Ты всерьез рассчитываешь, что я тебе отвечу?

   - Нет, - пожал он плечами и обезоруживающе улыбнулся. - Но попытка не пытка.

   - Не пытка, - согласился я с усмешкой. - Ты прав. Я расскажу.

   И, вдоволь налюбовавшись приятным удивлением, озарившим его лицо, мстительно добавил:

   - Только после того, как узнаю, почему ты бежал из Oerfan и чем так интересен жрицам Льор, что они преследуют тебя спустя столько лет.

   - Э, нет! Так уже я не согласен.

   - Ну... на нет и суда нет, - развел руками я, грустно улыбнувшись. Ни дать ни взять: само сожаление. - Тогда вечер откровений объявляю закрытым. Их и так, пожалуй, чересчур много. Как Камелия?

   - Успокоилась, - пожал плечами Нэльвё.

   Я рассеянно кивнул. Закат догорал, как всегда, стремительно: небо, кажется, только-только пылало ало-золотым заревом, и вот уже ночная мгла обнимает тонущее в озере солнце.

   - Долго мы дурака валяли, - цокнул Нэльвё, высказав мое неудовольствие.

   - Долго, - согласился я. - Теперь придется наверстывать.

   ***

   Камелия сжалась в комочек на самом краю поляны, не шевелясь и не сводя напряженного взгляда с хрупкого, похожего на переломленный стебелек прекрасного цветка, тела fae. Я сначала не понял, чем вызван столь трепетный интерес (fae, в отличие от смертных и aelvis, умирали навсегда, и восстать неупокоенными тенями не могли), а потом досадливо скрипнул зубами и ускорил шаг.

   Ну какой идиот оставляет молоденькую девушку, почти еще девочку, рядом с трупом?!

   Впрочем, Нэльвё обвинять глупо. Aelvis реагируют на все гораздо более сдержано и рассудительно ("Что страшного в трупе, если он уже в принципе не способен причинить вред?"), и если даже я, проживший среди людей столько лет, не мог предугадать реакцию девушки, то что уж говорить о нем? Готов поспорить, что за пределами Orfen di-erre он провел едва ли больше трех-четырех лет.

   - Камелия!

   Она встрепенулась, порываясь обернуться, но тут же поникла, по-прежнему боясь выпустить fae из взгляда хоть на мгновение.

   Я в три размашистых шага сократил разделяющее нас расстояние и встал прямо перед девушкой, загородив пугающее зрелище. Вопреки моим чаяньям, она побледнела еще сильнее, как будто теперь, когда сила ее взгляда не удерживала, мертвая могла восстать.

   - Камелия! - уже раздраженно, теряя терпение, окликнул я. Но без толку.

   Поняв, что она не сможет взять себя в руки, пока fae, едва не убившая ее, рядом, я твердо направился к нему.

   Решимость таяла с каждым сделанным шагом: я слишком хорошо помнил захлестнувшие в тот раз чувства; слишком хорошо помнил, как умирал вместе с ней - и одного воспоминания об этом было достаточно, чтобы вызвать неприятную дрожь и предательскую слабость, боль.

   Боль - и глупую, пугающую уверенность, будто бы там, на ложе шепчущих трав, должен лежать я.